Выбрать главу

— Правда? Но это же прекрасно!

— Прекрасно-то прекрасно, но дело в том, что старшеклассник, к которому обратился за помощью наш сорванец, ему отказал…

— Да? Жаль!.. А как будет выглядеть эта история в приложении к японской действительности?

Поскольку хозяин молчал, я снова спросил:

— Старшеклассник, отказавший в посредничестве, — это что, Швейцария?

— Советский Союз.

— Как Советский Союз? Нельзя ли подробнее?

— Подробностей я и сам не знаю. Говорят, что вроде бы десятого числа на совещании в присутствии его величества было решено послать в Советский Союз князя Коноэ, чтобы он просил о посредничества в выходе Японии из войны. Это решение было тут же доведено до сведения советской стороны, и через три дня пришел отказ.

— Что же, князь Коноэ лишился доверия и в Советском Союзе?

— Трудно сказать, в чем тут дело…

— Но ведь если говорить не о капитуляции, а просто о посредничестве в выходе из войны, то нам кто угодно откажет… Почему нельзя было поставить вопрос о капитуляции?

— Такого понятия, как капитуляция, для армии не существует. И на этом совещании все военные были решительно против.

Я вдруг заметил, что глаза старого политика увлажнились. «Наверное, он думает о его величестве», — догадался я и поспешно откланялся. «Значит, надо готовиться к тому, что войска противника оккупируют всю Японию» — от этой мысли на сердце у меня стало совсем тяжело. Больше я не решался ходить к соседу, даже если и замечал, что мимо нашего дома проходил секретарь князя Коноэ. Но вот однажды… По-моему, это было 10 августа… Я видел, как мимо наших ворот в сторону Хосино прошел секретарь, и тут же меня позвали к соседям.

Старый председатель ждал меня в гостиной, лицо его было страдальчески искажено.

— У меня только что был секретарь князя Коноэ, — сразу же заговорил он, — есть секретная информация о том, что шестого числа на Хиросиму сбросили бомбу и взрыв был необыкновенной мощности. Это какая-то страшная химическая бомба, которую совсем недавно изобрели американцы, говорят, что от одного взрыва полностью сгорела Хиросима и все двести тысяч ее жителей получили страшные ожоги и скончались в ужасных мучениях, седьмого числа американские самолеты разбрасывали по всей стране пропагандистские листовки. Мол, если вы немедленно не сдадитесь, такие же бомбы будут сброшены на все крупные города Японии. Вчера они сбросили бомбу на Нагасаки. Один взрыв — и полгорода как не бывало. Тут и военные перепугались: ведь если такую бомбу сбросят на Токио, они не смогут обеспечить безопасность его величества. Говорят, что императорскую семью предполагается перевезти в тайное подземное убежище, которое специально подготовлено в горах Синано. А поскольку неприятелю известно, что здесь, в Каруидзаве, живут в эвакуации некоторые члены императорского семейства и вообще многие важные особы, то они не преминут сбросить эту свою страшную бомбу и сюда, поэтому князь Коноэ решил переехать в другое место, понадежнее. И этот его секретарь пришел сегодня специально, чтобы посоветовать и мне уехать отсюда куда-нибудь подальше в провинцию.

Я на минуту утратил дар речи. Но сидеть друг против друга и молчать было невыносимо, поэтому в конце концов я заговорил:

— Четыре дня назад, когда я был на принудительных работах — мы рыли траншеи в горах, — офицер, надзиравший за нами, бахвалился: мол, потерпите еще немного, как только войска противника начнут бои на территории Японии, наша пехота мигом разобьет их в пух и прах, у нас в тайных местах спрятаны и только поджидают своего часа три тысячи самолетов вместе с бесстрашными пилотами… Не успеют вражеские войска высадиться на японский берег, как мы их победим. Неужели эти вояки считают, что такими разговорами можно обмануть народ?

— Так как, вы будете переезжать?

— Нет.

— Жаль. А я подумал, может, вы возьмете с собой мою дочь с детьми… Мы-то с женой старые люди, нам уже все равно, но я никогда себе не прощу, если Такэо, вернувшись, станет винить меня в том, что я не перевез его жену и детей в безопасное место…

— Мне вообще кажется, что японская армия капитулирует раньше, чем на такую маленькую деревню будет сброшена эта страшная бомба. В конце концов, вояки, которые заправляют сейчас в Японии, как бы упрямы они ни были, все же воины, в крайнем случае они сдадутся, спасут таким образом народ, а сами сделают себе харакири. Поэтому вряд ли стоит спешить с переездом.

Ответив так, я вдруг вспомнил, как в начале марта, за три дня до воздушного налета на район Ситамати, председатель позвонил мне и сказал, что у него есть ко мне предложение. Он собирается эвакуировать на дачу в горах дочь и внуков, так вот не думаю ли я отправить туда же жену и двух младших дочерей? Если да, то он может отвезти сразу всех шестерых, и, пока к ним не присоединятся остальные члены семьи, они поживут все вместе в моем доме. Моя жена, как всегда в трудных случаях, обратилась за советом к Матушке из Харимы (Кунико Идэ). Она дозванивалась полдня, и в конце концов ей удалось соединиться с Матушкой. И та посоветовала ей немедленно покинуть Токио. Потом Матушка подозвала к телефону меня и очень тепло поговорила со мной. Вот что она сказала: «Для того чтобы заставить опомниться лживых и криводушных правителей Японии, на все крупные города страны будут совершены воздушные налеты и они будут сожжены. Бог-Родитель сокрушается, видя, какие несчастья выпадают на долю возлюбленных чад Его, но закрывает на это глаза, видя в происходящем нечто вроде небольшой порки, которая заставит людей смирить гордыню и снова обрести душевную простоту. Поэтому, что бы с вами ни случилось, какие бы беды и лишения на вас ни обрушились, пусть даже вы останетесь без гроша, вам надо прежде всего дорожить жизнью и все силы свои направить на то, чтобы выжить. Бог-Родитель непременно придет вам на помощь и сделает вас счастливыми. Помните, побеждает проигравший. Вам нет нужды волноваться, я всегда молю за вас Бога-Родителя. Даже если Японию ждет поражение в войне, вы должны с честью выдержать это испытание и постараться дожить до того дня, когда вы сможете сказать: „Никогда еще Япония не была такой счастливой страной…“» Я тут же передал ее слова жене, но председателю палаты ничего не сказал, побоявшись, что все, связанное с верой, будет превратно им истолковано…