Под шум морского прибоя спешно дописывается книга о концах; прежде чем начнется новое - старое должно завершиться, уйти и очистить место для разбега. Героическое вянет и становится смешным; романтизм умер от истощения.
Война косит жизни с простотой и отчетливостью. Подругу войны, страшную болезнь, чтобы не называть чумой - назвали испанкой.
Испанка прокатилась по Европе и заглянула в Париж. На старой улице Сен-Жак она облюбо-вала много домов, густо заселенных. Над лавкой зеленщика в первом этаже четырехлетняя девоч-ка перестала играть в кубики.
Как все русские эмигранты, Наташа мечтала о возврате в Россию. Там свершилось чудо - там нужны люди. Как всем эмигрантам, ей казалось, что люди в России беспомощны и ждут руководства заграничных; или просто ей хотелось увидать Москву и деревню Федоровку.
Уже многие уехали, полные надежд и планов. Ехать с детьми кружным путем - возможно ли? Революции нужны не матери и младенцы, а старые бойцы. Достать немного денег на про-езд,- и жизнь, прерванная странным сном покоя и материнства, полетит вперед в грозе и буре.
- Почему ты не играешь?
- У меня болит голова.
Ночь без сна. У девочки жар, и обычные средства не помогают. Утро осветило бледное лицо другого ребенка,- нет больше смысла отделять его от больного: комната стала больницей. Приш-ли дни страшной борьбы за жизнь детей - Россия подождет; она извинит матери.
Из Нормандии едет верный друг - Анюта. Хотели встретиться, чтобы обсудить поездку. Анюта во всяком случае возьмет сына, ей и думать нельзя с ним расстаться. Пока она оставила его на попеченье мадам Дюбуа,- и уже истосковалась в недолгой дороге. Она возьмет сына и письмо французского офицера, в котором написано: "Мадам, я считаю долгом сказать вам, что мы все любили вашего мужа, как человека великой душевной красоты и как верного товарища. Мы живем в кругу смертей и привыкли к ежедневным потерям; но эта смерть поразила нас особым горем и оставила в нас вечную память. Я пишу вам не как его начальник, но как его неутешный друг, по поручению тех, кто делил с ним тягости траншейной жизни. Я посылаю вам записную книжку с фотографией женщины и ребенка; он говорил товарищам, что это вы и ваш сын. Прошу вас, мадам, верить в наши лучшие чувства и в то, что мы в полной мере разделяем ваше огромное горе". Письмо, книжечку и сына Анюта возьмет с собой в Россию.
Верный друг не отходит от детских постелей.
- Наташенька, вы прилягте отдохнуть хоть на час, на вас лица нету. А я крепкая, деревен-ская, мне ничего не делается.
Дни, похожие на ночи: одна бесконечная тревожная ночь. Младшая девочка легче переносит болезнь, жизнь старшей на волоске.
День кризиса. Две матери борются за жизнь ребенка. Силе двух матерей болезнь готова уступить,- но не даром! Она присматривается, какой взять выкуп.
Дыханье ребенка ровное, первый покойный сон. Наташа давно без сил теперь может отдохнуть и Анюта. Она спит на полу, на сложенных одеялах; она привыкла.
Среди ночи ее окликает голос Наташи - необычный, стонущий. Анюта гонит сон,- прекрасный сон, с которым жаль расстаться,- и вскакивает:
- Что, Наташенька?
- Я, кажется, больна.
Какие огромные глаза и как смяты чудесные косы!
- Нужно скорее писать!
- Что писать?
- Скорее успеть. Я не дописала, там у меня тетрадка.
- Наташенька, лежите спокойно, вот выпейте.
- Я умру.
В комнате удушливо пахнет эвкалиптом. Только что вышел доктор. Анюта задержала его на лестнице.
- Да ведь что же сказать? Сил в ней мало для сопротивления.
- Она здоровая, очень здоровая!
- Была здоровая, а теперь - тень человека.
- Доктор, вы не знаете, она - замечательная женщина, ее нужно спасти!
- Милая моя, болезнь не разбирает, кто замечателен. Я зайду часов через пять, раньше не могу, больных множество. Вы делайте уколы и давайте ей камфору. А только дело плохо.
- Она не может умереть!
Доктор смотрит поверх очков,- тут отвечать нечего.
- Вы-то не заболейте. Я зайду.
Руки Наташи в уколах. Но в комнате нет воздуха,- и она задыхается. В Париже нет воздуха, в мире нет воздуха!
Нет воздуха, и это мешает думать о том, что жизнь по-настоящему не дожита. Ведь это была не жизнь, а антракт, естественный перерыв для материнства. А затем - как же девочки? И вообще - смерть нереальна, ее не бывает. Об этом написано в тетрадке, но не дописано самое главное.
Страшнее всего захлебыванье и эта розовая пена. Анюта не думает, а действует,- думать и некогда и нельзя. Она движется, как самый точный автомат, сохраняя спокойствие и ровность го-лоса. Она не спала вечность и может не спать еще вечность. К счастью - все просто, и движения бесконечно повторяются: от постели к столу и маленьким постелькам. Она улыбается девочки спасены. Кормит девочек, даже успевает прибрать в комнате, выносит, приносит, кипятит воду для бесконечных уколов. Мелькают минуты и часы - в этой маленькой женщине силы неисчер-паемы.
Ночью она сидит на стуле, чтобы не задремать. Мыслей нет, слух напряжен. Лучше что-нибудь делать в редкие минуты покоя больной.
При новом хрипе она вскакивает. Наташа ловит воздух грудью и пальцами. Так уже было не раз, но всегда страшно, и сейчас особенно страшно. Скорее камфоры.
Необычно видеть, что Наташа косит глазами. Потом глаза гаснут.
- Плохо, Наташенька?
Ответа нет. И уже не может быть ответа.
Обе девочки спят. Нужно куда-то идти, кого-то звать. Может быть, она еще очнется.
Через час почти светло. Неслышно ступая, Анюта прибирает комнату, неспешно и аккурат-но, как хорошая хозяйка. Она не плачет - строгая, серьезная, деловитая. Мысли ясны: девочки не должны видеть материнского лица; но девочки еще очень слабы и мирно спят. Теперь это - ее дочери. На время их, конечно, приютит мадам Дюбуа. Кто-нибудь поможет. Обо всем сейчас не передумаешь.
Перед тем как выйти; она причесывается. Даже не очень бледная после стольких бессонных ночей. Не все нужные французские фразы готовы в ее памяти - но как-нибудь объяснится. Теперь главное - дети. Успеть вернуться, пока девочки не проснулись.
И тихо притворяет за собой дверь.
"С ИСКРЕННИМ ЧУВСТВОМ"
Стояли в ряд высокие и прочные карточные регистраторы, свезенные сюда из разных учреж-дений, но однотипные. При некотором навыке было легко найти фамилию и получить о человеке много сведений. На одних карточках была налеплена фотография, иногда две - фас и профиль, а сбоку и год рождения, и приметы, и знакомства, целая маленькая биография. На других карточках, красных и зеленых (для двух партий), была сумбурная по виду запись кратких сведений со ссылка-ми на номер дела, и таких карточек на одно лицо набиралась иногда целая пачка.
Илья Данилов был изображен молодым, снят еще при первом аресте, а данных о жизни было немного, хотя верные. Справок не больше десятка - и это было обидно Илье Данилову, старому революционеру. В тетрадках "наружного наблюдения", также оказавшихся в архиве, Илья Дани-лов был записан под кличкой Кривоносый; кличку ему дали филеры охранного отделения.
Илья Данилов работал в архиве с первых дней и всех усерднее. За год изучил все шкапы и пыльные полки, плавал в море величайшей грязи, разгребал руками горы нечистот, узнал многое о многих, чего и предполагать было невозможно и чего достаточно, чтобы потерять навсегда веру в человеческую порядочность. Одного не нашел Илья Данилов: документа с его подписью после слов "С искренним чувством". Ему удалось найти только одну бумагу, сильно его взволновав-шую: копию приказа о разрешении ему вернуться в Россию "согласно прошения". Эту копию он отшил от дела дрожащими руками и унес к себе домой. Когда освобождал ее от связующей ниточки, складывал в четверку и клал в карман,- чувствовал себя трусливо и дурно. Дома он эту невинную копию уничтожил. Но самого прошения найти не мог.
Товарищ министра внутренних дел сказал секретарю:
- Вот, возьмите, Иван Павлович, эти бумаги. Тут есть, между прочим, ходатайство этого, как его, кажется Денисова...