— Привет, — сказала Грейнджер, протягивая руку.
Оазианец тоже протянул руку к руке Грейнджер, но не пожал ее, скорее просто коснулся кисти осторожными пальцами. На руке была перчатка. Число пальцев у перчатки — пять.
— Вы здеςь, ςейчаς... — сказал он. — ςюрприз.
Голос его звучал нежно, пронзительно, с придыханием, как у астматика. Вместо звуков «с» возникал чавкающий призвук, как если бы спелый фрукт разъяли пополам.
— Не слишком неприятный сюрприз, надеюсь, — ответила Грейнджер.
— Надеюсь вмеςτе ς вами.
Оазианец взглянул на Питера, слегка приподнял голову, так что тень от капюшона выскользнула из-под него. Бдительность Питера усыпили привычные очертания тела оазианца и пятипалая рука, и он, ожидая увидеть более или менее человеческое лицо, вздрогнул.
В этом лице не было ничего от лица. Напротив, похоже оно было на массивную беловато-розовую сердцевину грецкого ореха. Или нет, вот на что: на плаценту с двумя эмбрионами, двух- или трехмесячных близнецов, безволосых и слепых — голова к голове, колени к коленям. Их распухшие головы, фигурально говоря, составляли раздвоенный лоб, их тщедушные спинки с выгнутыми позвонками формировали щеки, их хилые ручки и перепончатые ножки являли в сплетении прозрачной плоти то, что могло содержать в неразличимом для Питера виде, — рот, нос, глаза.
Конечно, никаких эмбрионов не было и в помине, лицо было как лицо, лицо оазианца, и ничего боле. Но как Питер ни старался, он не мог подобрать слова для описания, он мог только сравнивать с тем, что ему знакомо. Он обязан видеть лицо это как гротескную пару эмбрионов, расположенных на чьих-то плечах и прикрытых капюшоном. Потому что если бы он не позволил себе аналогии, то, вероятно, всегда смотрел бы на них ошеломленно, переживая первоначальный шок, проваливаясь в головокружительную дурноту, как проваливался в тот душераздирающий первый миг, пока он искал надежное сравнение, за которое смог ухватиться.
— Ты и я, — произнес оазианец. — Никогда прежде.
Вертикальная складка на середине лица слегка изогнулась, когда он складывал слова. Эмбрионы потерли колена, образно говоря. Питер улыбнулся, но не смог выдавить ответ.
— Он имеет в виду, что не встречал вас раньше, — сказала Грейнджер. — Или, другими словами, он приветствует вас.
— Привет, — сказал Питер, — меня зовут Питер.
Оазианец кивнул:
— τы Пиτер. Я запомню. — Он повернулся к Грейнджер. — τы принесла лекарςτва?
— Немного.
— Как немного?
— Я покажу, — сказала Грейнджер, подошла к багажнику и подняла крышку.
Она покопалась среди наваленного там — бутылки воды, туалетная бумага, холщовые мешки, инструменты, куски брезента — и вытащила пластиковый тубус, не больше коробки для школьных завтраков. Оазианец следил за каждым движением, хотя Питер все еще не мог сообразить, чем же именно оно, то есть, простите, он следит за каждым ее движением.
— Это все, что я смогла добыть в аптеке, — сказала Грейнджер. — Сегодня по расписанию не тот день, когда привозят лекарства, понимаете? Мы здесь по другой причине. Но я не хотела приезжать с пустыми руками. Так что это, — она протянула ему тубус, — сверх того. Подарок.
— Мы разочаровавшиςь, — сказал оазианец. — И в τо же время признаτельны.
Наступила пауза. Оазианец стоял, держа пластиковую емкость, Грейнджер и Питер стояли, глядя, как он ее держит. Луч солнца взобрался на крышу автомобиля, и она засверкала.
— Что ж... э-э... Как вы тут? — спросила Грейнджер.
Пот мерцал на ее ресницах и щеках.
— Я один? — осведомился оазианец. — Или мы вмеςτе?
Он слабо махнул рукой в сторону поселения позади него.
— Все вы.
Казалось, оазианец долго обдумывал вопрос. И наконец сказал:
— Хорошо.
Повисла еще одна пауза.
— Кто-нибудь еще к нам выйдет сегодня? — спросила Грейнджер. — Повидать нас, я имею в виду.