[1] Сарацины испытывают невероятное почтение к Имени Бога, и к пророкам, и к святым людям, и к святым местам. [2] И таким образом, очень тщательно следят за тем, чтобы не совершить, или сказать, или написать что-нибудь знаменательное, не приступив к оному иначе как с именем Господа. [3] И во всех письмах, которые они посылают к недругам своим, очень тщательно следят за тем, чтобы Имя Бога стояло на первом месте. А также особенно заботятся о том, чтобы никакое послание не было разорвано на куски или брошено на пол. [4] Если же видят, что документ или кусочек от него валяется на земле, то почтительно поднимают оный и помещают его в трещину стены, дабы Имя Господа не было попрано. [5] Когда же случится им прочитать или произнести Имя Божье, то они не смеют делать это иначе как с великим почтением, а именно: «Да будет славен Господь!» — или что-нибудь еще в том же роде. [6] Если же кто-нибудь из сарацин станет клясть Бога или какого-либо пророка, то его немедленно лишают жизни. [7] А святые места, то есть их церкви, они постоянно содержат в такой чистоте, что не смеют вступать туда иначе как босиком и не смеют плеваться там, а садятся не иначе как на колени, причем снизу подстилают коврики и так приучают сидеть детей своих, дабы оные, повзрослев, не уставали от долгого сидения в церкви.
[1] У них соблюдается такая строгость нравов, что вы никогда не увидите сарацина, шествующего с высоко поднятой головою или закаченными глазами, или с выпрямленной шеей, или с выпяченной грудью, или размахивающего руками. Нет, он будет идти умеренной походкой, приличествующей человеку, совершенному в делах веры и строгому в нравах. И так поступают даже дети бедняков. [2] В течение многих лет, которые я провел среди них в Персии и Багдаде, ни разу мне не довелось услышать песен праздных, напротив, все песнопения восхваляли Бога и совершенство их веры и их пророка. И ни один не посмеет насмехаться над другим, или унизить его, или выбранить.
[1] Они проявляют такое радушие и гостеприимство к чужестранцам, что принимают их, словно ангелов. [2] Когда мы хотели попасть внутрь дома человека знатного или мудрого, то нас принимали с такой радостью, как будто мы там были частыми гостями, и это, как мы узнали, является у них законом гостеприимства. [3] Те же, кто охотно принимал братьев нашего ордена в своих жилищах, иногда проявляли даже такое радушие и учтивость, что нам позволялось изложить им кое-что о Боге или о Христовом величии. [4] И когда им случалось поминать имя Христово в нашем присутствии, они произносили оное не иначе как с должным почтением, а именно: «Да будет славен Христос!» — или как-нибудь иначе, но в том же роде.
[5] Одно только весьма огорчало их — это то, что мы воздерживались от участия с ними в трапезе. [6] Ибо сами сарацины обязательно разделяют трапезу с тем чужестранцем, который их посетил, а в особенности этим отличаются арабы, ибо среди прочих сарацин оные славятся благородством. [7] И никогда не наносят вреда человеку, присоединившемуся к совместной трапезе по их приглашению. [8] И утверждают, что вкусивший с ними хлеб и соль становится братом их, и оберегают его, даже если прежде оному случилось стать убийцей их родителя, ото всех прочих людей.
[1] Они с такой сердечностью и любовью относятся к единоверцам, словно те им приходятся родными братьями. [2] И, обращаясь к единоверцу, а в особенности к чужестранцу, говорят: «О, сын моей матери!» И никогда не посмеют убить или освистать единоверца, а посему любой сарацин может совершенно спокойно путешествовать по чужим странам среди сарацин-варваров. [3] Вот случилось так, что султан Вавилонии послал своего доверенного воина в Сирию, чтобы тот был там его викарием, управлял этой провинцией и посылал господину собираемую там дань. [4] Оный же, возгордившись, восстал против господина своего султана, и вся провинция вместе с ним. [6] И когда они сошлись на поле друг против друга, собираясь начать сражение, сказали единоверцы: «Разве мы не сарацины! А сражаться с единоверцами запрещено. [7] Выдайте нам того, кто восстал против своего господина, и будем жить в мире». [8] Так был установлен мир, и при всеобщем умиротворении из всего войска только один был предан смерти. [9] Вот и получается, что те, чья вера — вера смерти и убийств, не желают убивать врагов своих, в то время как христиане, чья вера — вера животворящая, предписывающая жить в мире и согласии, убивают врагов своих, не проявляя никакого милосердия. [10] Если же так получается, что один сарацин убивает другого — будь то случайно или преднамеренно, — сын или брат убитого редко требует мести, но все его друзья по округе собираются, договариваются и доставляют убийцу к сыну или брату убитого, а тот, схватив пойманного, отправляется на кладбище и говорит ему: «Сын такого-то ныне мертв, ибо ты убил родственника моего. Но даже если я убью тебя, то его все равно не вернуть!» [11] И добавляет: «Если уж совершено нечто плохое — и один сарацин убит другим, то еще хуже, если будут убиты двое». [12] Произносит: «Иекумбелле!», что означает: «С Богом!», обрезает убийце волосы и отпускает его с миром. [13] А что в свое оправдание могут сказать христиане, которые постоянно повторяют: «И прости нам долги наши, как и мы прощаем»?