— Но Чепмен не был уверен, участвовал ли он сам?
— Возможно, он лгал. Или отрицал, не знаю. Люк не был жестоким — но я могу себе представить, что он последовал за остальными. Однако сам по себе он никогда не стал бы насильником. Он сказал, что чувствовал… себя парализованным — словно его вдруг отказались слушаться ноги. «Я не мог пошевелиться, Ник. Словно я попал в зыбучие пески», — так он сказал.
— А остальные были способны на групповое изнасилование и убийство?
— Не знаю… я считал их клоунами… может быть. Я лишь хочу сказать, что Люк был самой настоящей тряпкой. Большой светловолосый ребенок.
— А остальные?
— Остальные не были тряпками.
— Итак, они убили девушку, чтобы заставить ее молчать? — уточнил Майло.
Хансен кивнул.
— Но этим дело не ограничилось, Николас. Если бы вы видели тело, то сразу бы все поняли. Вы бы не стали рисовать такое.
— О Господи! — тихо проговорил Хансен.
— А Люк Чепмен не сказал, кто первым предложил убить девушку?
Хансен покачал головой.
— А вы не могли бы сделать предположение? — настаивал Майло. — Если вспомнить всех членов клуба.
— Вэнс, — без колебаний ответил Хансен. — Он был лидером и самым агрессивным из всех. Именно Вэнс выбрал девушку из тех, кто пришел на вечеринку. Если бы мне пришлось строить догадки, то я бы сказал, что именно он начал ее резать.
Майло захлопнул блокнот и наклонился вперед.
— А кто сказал, что девушку резали, Николас? Хансен побелел.
— Вы сказали… вы сказали, что на тело было страшно смотреть.
— Чепмен сказал, что девушку резали, верно?
— Возможно.
Майло встал, медленно подошел к Хансену и остановился всего в нескольких дюймах от застывшего в ужасе художника. Он поднял руки, словно хотел защититься.
— Что еще вы от нас скрываете, Николас?
— Ничего! Я стараюсь изо всех сил…
— Старайтесь лучше, — перебил его Майло.
— Я стараюсь! — Голос Хансена сорвался на визг. — Прошло двадцать лет. Вы заставляете меня вспоминать о вещах, которые я пытался забыть. Я не хотел знать никаких подробностей тогда, не хочу и сейчас.
— Потому что вы любите красивые вещи, — сказал Майло. — Чудесный мир искусства.
Хансен прижал руки к вискам и отвернулся. Майло опустился на одно колено и заговорил в правое ухо Хансена.
— Расскажите о том, как ее резали.
— Да. Чепмен сказал, что девушку начали резать. Плечи Хансена поднимались и бессильно опускались, он заплакал.
Некоторое время Майло молчал.
— А потом? — наконец спросил он.
— Они начали прижигать ее сигаретами. Люк сказал, что он слышал, как шипела кожа… О Господи! Я думал, он…
— Все придумал.
Хансен всхлипнул и вытер нос рукавом, его голова опустилась на грудь. Затылок был блестящим и морщинистым, как консервированное сало.
— Они прижигали ее сигаретами — а потом?
— Вот и все. Больше мне нечего добавить. Люк говорил, что происходящее напоминало игру, — ему пришлось так думать, чтобы окончательно не сойти с ума. Он повторял, что смотрел и пытался убедить себя, что перед ним надувная кукла и они с ней развлекаются. Он сказал, что все это продолжалось нестерпимо долго, пока кто-то — мне кажется, он назвал Вэнса, я не могу поклясться, но мне так кажется — не сказал, что она мертва и им нужно избавиться от тела. Они завернули ее во что-то и засунули в багажник «ягуара» Вэнса, а потом где-то выбросили.
— Не кажется ли вам, Николас, что описание выглядит слишком подробным для галлюцинации?
Хансен ничего не ответил.
— В особенности, — не унимался Майло, — для такого глуповатого парня, как Чепмен. Неужели он был склонен к фантазиям?
Хансен продолжал молчать.
— Куда они ее отвезли, Николас?
— Я не знаю — проклятие, почему об этом не было ни слова в газетах?
Хансен сжал руку в кулак и поднял на уровень груди, словно хотел придать своим словам больше веса.
Майло слегка отклонился в сторону, но продолжал угрожающе нависать над Хансеном. Тот беззвучно плакал.
— А что они делали потом?
— Заказали кофе, — ответил Хансен. — Где-то в Голливуде. Кофе с пирогом. Люк сказал, что пытался есть, но его вырвало в туалете.
— Какой пирог?
— Я не спрашивал. Почему ничего не было в газетах?
— А вы сами как думаете, Николас?
— О чем вы? — удивился Хансен.
— Ну, вы же неплохо знали своих приятелей, как вы объясняете отсутствие информации об убийстве в газетах?
— Я не понимаю, на что вы намекаете.