Майло встал, потянулся, покрутил головой и подошел к окну. Он остался стоять спиной к Хансену.
— Подумайте о мире, в котором вы живете. Николас. Вы удачливый художник. Вы получаете тридцать или даже сорок тысяч долларов за картину. Кто покупает ваши произведения?
— Тридцать тысяч не такая уж большая сумма за картину, — возразил Хансен. — Если сравнить с…
— Это большие деньги за одну картину, — перебил Майло. — Кто их покупает?
— Коллекционеры, но я не понимаю, какое отношение…
— Да-да, люди со вкусом и все такое. Но сорок штук за современную картину — тут речь идет не о простых коллекционерах.
— Ну да, люди среднего класса, — сказал Хансен. Майло резко повернулся к нему.
— Люди с деньгами, Николас, — с усмешкой сказал он. Мутные глаза Хансена округлились.
— Вы хотите сказать, что кто-то дал взятку, чтобы убийство замяли? Неужели такое возможно? Но тогда почему же оно всплыло теперь? Почему именно сейчас?
— Попробуйте объяснить сами.
— Ничего не приходит в голову.
— А вы подумайте.
— Кто-то заинтересован в том, чтобы предать эти факты огласке? — предположил Хансен. Он поднял голову. — В игру включились большие деньги? Вот что вы пытаетесь мне сказать?
Майло вернулся к дивану, уселся и вновь открыл блокнот.
— Большие деньги, — продолжал Хансен. — Иными словами, я поступил как настоящий осел, когда согласился разговаривать с вами. Вы застали меня врасплох и использовали… — Тут его лицо просветлело. — Но вы все испортили. Вам следовало предложить мне пригласить адвоката, а так то, что я сказал, не будет принято судом…
— Вы слишком много смотрите телевизор, Николас. Мы обязаны предложить вам адвоката, если намерены вас арестовать. У нас есть для этого причина, Николас?
— Нет, нет, конечно, нет… Майло посмотрел на меня.
— Пожалуй, нам так и следует поступить. Препятствие к исполнению правосудия является преступлением. — Он вновь обратился к Хансену. — Подобное обвинение — вне зависимости от того, будете вы осуждены или нет, — изменит вашу жизнь. Но если вы согласитесь сотрудничать с нами…
Глаза Хансена засверкали. Он провел рукой по редким волосам за ушами.
— У меня есть основания для беспокойства, не так ли?
— Из-за чего?
— Из-за них. Господи, что я наделал? Я застрял в Лос-Анджелесе, но мне нельзя уезжать, я не могу оставить мать…
— В любом случае уезжать вам не следует, Николас. Если вы вели себя честно и рассказали нам все, что знали, мы постараемся обеспечить вам безопасность.
— Вам плевать на меня. — Хансен встал. — Уходите, мне нужно побыть одному.
Майло не шелохнулся.
— А нельзя взглянуть на вашу картину?
— Что?!
— Я и в самом деле люблю живопись, — заявил Майло.
— Моя студия является частным владением, — угрюмо заявил Хансен. — Уходите отсюда!
— Никогда не показывайте дураку незаконченную работу?
Хансен сделал несколько нетвердых шагов и глухо рассмеялся.
— Вы совсем не дурак. Вы потребитель. Как вы живете с собой?
Майло пожал плечами, и мы направились к двери. Положив руку на ручку двери, Майло остановился и проговорил:
— Кстати, картины на вашем сайте просто великолепны. Как французы называют натюрморты — natur morte? Мертвая природа?
— А теперь вы пытаетесь меня унизить.
Майло распахнул дверь, и Хансен сказал ему в спину:
— Ладно, взгляните. Но у меня в студии лишь одна незаконченная картина.
Мы поднялись вслед за ним по узкой лестнице с латунными перилами и оказались на длинной площадке с толстым зеленым ковром. Три спальни с одной стороны и одна дверь, ведущая в северное крыло. На ковре стоял поднос с завтраком. Чайник и три пластиковые тарелки: желе цвета крови, вареное очищенное яйцо и какая-то коричневая гранулированная масса.
— Подождите здесь, — сказал Хансен, — мне нужно проведать мать. — Он на цыпочках подошел к двери, приоткрыл ее, заглянул внутрь и вернулся к нам. — Она все еще спит. Ладно, пошли.
Его студия находилась в самой южной спальне — небольшой комнатке, объем которой увеличили за счет приподнятых балок и застекленной крыши, пропускавшей внутрь лучи южного солнца. Пол из твердой древесины выкрашен в белый цвет, мольберт тоже. Белый лакированный шкафчик, белый футляр с набором красок и кистями, стеклянные кувшины, наполненные скипидаром и растворителем. Цветные точки краски, выдавленной на белую фарфоровую палитру, трепетали на белом фоне, точно экзотические бабочки.
На мольберте стояла картина размером одиннадцать на четырнадцать дюймов. Хансен сказал, что работа еще не закончена, но мне показалось, что делать ему тут больше нечего. В центре композиции располагалась изысканная бело-голубая китайская ваза эпохи Мин, выписанная с такой тщательностью, что мне захотелось ее потрогать. Вдоль вазы шла трещина с зазубринами, а внутри стоял огромный букет великолепных ярких цветов — художнику удалось заставить их сиять внутренним светом благодаря фону, сделанному жженой умброй, переходившей в черный цвет ближе к краю.