Пропавшее "изделие номер одиннадцать" так никто никогда и не искал…
Глава первая
Девять шагов от двери до окна, забранного изящной фигурной решеткой (веселые ребята ремонтировали эту кичу, однако!), четыре шага от шконки до шконки; в углу — веселенький салатовый унитаз, и в тон ему — незатейливый, но без обычных для таких мест ржавых потеков, умывальник; в общем, на четверых — царские палаты. Если не бузить и вести себя тихо-мирно — пузатые ленивые охранники закрывают глаза на лишние пятнадцать — двадцать минут прогулки плюс к тому часу, что положен по закону. Книг целая полка, телевизор (правда, всего с тремя высочайше одобренными Министерством юстиции каналами) в наличии, по субботам — весьма спартанский, но всё же спортзал, каждый день — если есть желание — душ. Казенная пайка вполне съедобная, плюс — стараниями адвоката Лайоша Домбаи стол регулярно разнообразится всякими деликатесами; да и сокамерников (мадьяров; бедолаге-сербу за всё время их совместного сидения лишь однажды старенькая мама привезла каких-то домашних копченостей — посему серб всячески приветствовал и одобрял постоянные проявления славянской солидарности со стороны Одиссея) друзья и родственники частенько балуют ништяками с воли. Короче, сиди — не хочу.
Вот только сидеть хотелось с каждым днем все меньше…
Висящий в углу календарь с фотографией нежно любимой венгерской общественностью певицей Жужей (он как-то сдуру обмолвился в разговоре с охранником, что на его родине так называют собак — за что тут же поплатился лишением прогулки на три дня; лишь после этого ему стала понятна вся глубина народной любви к вышеозначенной певичке, и более смеяться над святым он не рисковал) мерзко царапает душу — твою мать, уже двенадцатое апреля две тысячи первого года! Один год, десять месяцев и десять дней он уже прожил по разным венгерским пенитенциарным богадельням — и где, скажите на милость, конец всей этой заварухе?
Суд был скорый и, в целом, нельзя сказать, чтобы уж совсем неправедный — тут всё же надо согласиться с доводами рассудка; в родном Отечестве за такие выкрутасы тоже, небось, по головке бы не погладили. Ежели так каждый зачнет, не спросясь, пулять по аэропланам — аэропланов не напасёшься! Так что двенадцать лет, которые ему припаяли — вполне заслуженный срок; и то, спасибо американцам, из высших политических соображений не объявивших властям в Будапеште, что в результате его злодейства четверо военнослужащих североамериканской империи отправились в Страну Вечной Охоты; а в ином случае еще очень неизвестно, что с ним могло произойти!
В целом в Москве, как по секрету поделился Лаци, им остались довольны; что ж, он старался. Только вот насчет долгожданного освобождения всё как-то туманно; поначалу адвокат Дюла Шимонфи всё пытался разыграть карту невменяемости осуждённого — но потом что-то сник; видно, не всё в его адвокатских силах, даже несмотря на, как он подозревал, неслабые вливания наличными в изрядно проржавевшую систему венгерского правосудия. Иногда и очень большие деньги не всемогущи…
Правда, Лаци, то бишь, Лайош Домбаи, тоже адвокат, а ранее — офицер связи от Венгерской народной армии в главном штабе Объединенных вооруженных сил Варшавского договора (как он сам важно объявил при первой же встрече) — при каждом посещении надевает на лицо маску таинственной многозначительности и поддерживает в нем надежду глубокомысленными недомолвками — дескать, не боись, всё под контролем, вскорости вытащим тебя отсель — но конкретно пока ничего не обещает. Никакой тебе веревочной лестницы в пироге, напильника в буханке, хлороформа для охранников в тюбике от зубной пасты — ни боже мой! Адвокаты, по ходу пьесы, пытаются вытащить его хоть в минимальнейшей степени, но законными способами…. Ну-ну. Посмотрим.
Хотя тюрьма, в общем, здесь знатная. И народ тут подобрался — впору о многих книги писать; через камеру сидит, например, один чудак, протестантский пастор Лорант Хегедюш — получил полтора года за призывы к сегрегации евреев. На голубом глазу перед своей паствой так и заявлял — дескать, изолируйте евреев, прежде чем они изолируют вас! Забавный чудак, идейный; тут, на киче, продолжал свои проповеди, даже кружок ревностных сторонников соорудил, вещает им о еврейском засилье и о грядущей гибели Венгрии…. Но вообще пастор — мужик что надо! Даром что бывший вице-президент какой-то здешней радикальной партии — "справедливости и жизни", кажись.
В соседнем крыле вообще — мемориальная камера (то есть она при коммунистах была мемориальной, теперь — обычная общая, но табличку с двери вертухаи не сняли — или от лени, или думают, что большевики здешние могут вот-вот возвернуться к власти? Хрен их знает…) — в ней с 1934 по 1935 годы сидел будущий вождь "советской" Венгрии Янош Кадар. Тогда тюрьма эта была усиленного режима, и сюда его зашвырнули за организацию голодовки; тут он, кстати, пересекся со своим будущим врагом номер один — с евреем Матьяшем Ракоши, которого после войны Иосиф Виссарионыч поставил смотрящим над мадьярским королевством — надо полагать, от безысходности; венгерцы в ту войну с нами бились по-взрослому, и опереться дяде Джо в новоприобретенном (с легкой руки Рузвельта и Черчилля в Ялте и благодаря ярости войск чуть ли не трех Украинских фронтов) протекторате было не на кого — окромя как на марксистов известной национальности, прибывших на негостеприимную Родину в обозе очередных завоевателей. Что нам, кстати, потом круто аукнулось венгерским антикоммунистическим (хм, некоторые туземцы именуют его антиеврейским…) мятежом пятьдесят шестого года…
После обеда в камеру заглядывает солнце — и жарит немилосердно, хотя еще только середина апреля; да, не зря Сегед называют "городом солнечного света" — тут больше двух тысяч часов в году светит солнце; если учесть, что в Москве солнечных часов в году где-то тыщу двести — то да, климат здесь зашибись. Вот только ему от этого — ни холодно, ни жарко… вернее, просто жарко. Сейчас бы на берег Тисы, на городском пляже поваляться, на девах венгерских поглазеть… И-эх!
Кстати, о девахах. Друг сердечный Дюла Шимонфи предлагал пару раз Герде отписать — дескать, жив-здоров, сижу там-то — но он ему не велел девушку беспокоить. Сказано: жди к шести — вот и пущай ждет! Правда, однажды, когда тоска уже стала совсем горькой — попросил у Лайоша его сотовый, набрал Берлин — и шесть минут молча слушал её встревоженное "Алло! Алло! Саша, это ты? Почему ты молчишь? Ты меня слышишь? Ответь! Алло! Алло!". Но характер выдержал — хотя слёзы на последней минуте все ж предательски сыпанули… Бедная моя Герди…
Впрочем, тут мы слезливые настроения немедля купируем — резко и безжалостно. Женщина моей жизни где-то там, далеко, в холодном и дождливом Берлине, ждёт меня у окна — а я пока ничего не сделал для того, чтобы явиться в назначенное время; посему — мучаться по этому вопросу контрпродуктивно, то бишь — бесполезно. Отдадимся на волю богини судьбы (чьими жрецами здесь выступают московское начальство и здешняя сладкая парочка адвокатов) — пусть она самостоятельно чертит грядущий мой путь в бескрайнем море жизни! Конечно, ежели бы удалось, скажем, попасть на какие-нибудь работы в город — то, может быть, и стоило бы попробовать переломить худую судьбу; но, увы, это из области фантастики. Будем брать пример с сокамерников — каковые ни о каком досрочном освобождении даже не помышляют, смирно клея пакеты.
Вообще, сокамерники ему подобрались — еще те пассажиры! Мадьяры — Ласло Тайнафёи и Петер Ковач — оба "экономисты", сиречь — мошенники. Один вляпался с кредитами под бомжей, другой из закарпатских хохлов делал учредителей обществ с ограниченной ответственностью, по-венгерски сокращенно КФТ — неизвестно, правда, для каких целей. У обоих по три года, оба уже планируют, чем займутся на вольном воздухе — причем, что характерно, оба о занятиях каким-нибудь законным бизнесом даже и не помышляют. К чему? Ласло рассказывал, что десяток кредитов, взятых (под его чутким руководством) опрятно одетыми бродягами, общим брутто выходом в три-четыре миллиона форинтов, позволяют безбедно жить пару лет (а если удастся нахимичить с какими-нибудь документами на дом или квартиру, то и все десять) — на фоне таких заработков честные сто пятьдесят тысяч форинтов в месяц смотрятся, действительно, жалко…. А урам Ковач, известный в определенных кругах достаточно хорошо, за одну фирму, оформленную на гуцула, брал миллион форинтов — то бишь, без малого пять тысяч американских рублей. И таких фирм он регистрировал и продавал по две-три на месяц — пока венгерская Фемида не поставила точку в столь блистательной карьере.