- Он покинул нас.
Похоже на то. Оставил за собой Польшу, заснеженную страну, но, несмотря на всю снежную белизну – страну темную и мрачную. Нет здесь для него места.
Все это слушают поначалу с недоверием, но сразу после того появляется какая-то злость – нет, не на сбежавшего Яакова, скорее, на самих себя, ведь они должны знать, что так будет. Самое худшее – это понимание того, что больше ничего уже не изменится. Яблоки лошади, стоящей перед домом Израиля, парят на морозе, грязнят чистенький, словно простынка, снег – печальное доказательство слабости всяческого создания; сейчас они превратятся в замерзший комок материи.
- Бог нас от него освободил и от искушений, которыми и был весь этот человек, - говорит Собля, входя в дом, и тут же начинает рыдать.
Плачет она весь вечер. Собственно, неизвестно даже, почему плачет, ведь Яакова она не любила, всей той его крикливой свиты, всех тех надутых дамочек и крученого Нахмана. Она не верила ни единому их слову. Боялась их учения.
Израиль призывает ее к порядку. А когда они уже лежат под периной и чувствуют сырой запах перьев нескольких поколений гусей, неуклюже пытается ее прижать к себе.
- Чувствую, как будто бы это я была в тюрьме... вся жизнь – это тюрьма, - всхлипывает Собля.
Она набирает воздуха в легкие, но ничего больше уже сказать не может. А Израиль молчит.
А после того подтверждается еще более удивительная весть – что Яаков перешел в мусульманскую религию, там, в той самой Турции, и теперь Израиль чуть ли не приседает от впечатления. Только лишь мать напоминает ему, что точно так же было и с Первым, с Шабтаем. Разве не надел он на себя тюрбан? И разве этого тоже нет в планах спасения? Рассуждения теперь продолжаются целыми вечерами. Для одних это трусливый поступок, который и представить себе невозможно. Для других же это какая-то хитроумная политика. Никто не верит, будто бы Яаков и вправду стал почитателем Аллаха.
Даже самое странное, самое страшное дело, когда становится частью плана, внезапно кажется естественным и знакомым. Это заявляет Израиль, который теперь торгует с христианами деревом. У пана, прямо из леса он скупает отесанные стволы и продает их дальше. На подарках для Йенты он приобрел крепкую фуру и пару крепких лошадей, это солидное имущество. Иногда, ожидая загрузки, он садится с лесорубами на корточки, и все вместе они курят трубку. Особенно хорошо ему говорится с панским управляющим, у которого имеется какое-то понятие о тайнах религии, в отличие от лесорубов. Именно после беседы с этим управляющим до Израиля доходит, что смерть Иисуса, христианского Мессии, тоже была частью Божьего плана. Иисус должен был быть распят, в противном случае акт спасения вообще бы не начался. Все это странно, но в каком-то извращенном смысле даже логично. Израиль долго об этом размышляет – его изумило здесь подобие с Шабтаем Цви, который должен был дать себя посадить в тюрьму, принять тюрбан и позволить себя изгнать. Мессия обязан пасть как можно ние, в противном случае – он не Мессия. Израиль возвращается с тяжелой фурой, зато с легким сердцем.
Движение паломников во дворе Собли и Израиля совершенно замирает. И по причине морозов, и в связи с общей ситуацией. Люди стали опасаться публичных чудес; пускай-ка они творятся где-нибудь в укромном месте. Только Песеле с Фрейной от этого не появляются у Йенты реже, хотя Песеле готовится к свадьбе. Как раз случилась помолвка – парню, как и ей, тринадцать лет. Песеле видела его два раза, и он показался ей симпатичным, хотя и ребенком. Сейчас обе с сестрой они вышивают скатерти, потому что Фрейна наверняка выйдет замуж через несколько лет. Иногда Песеле, когда еще было тепло, брала шитье к бабке, как она называет Йенту, работать при ней. Девочка рассказывала ей различные истории, доверяла свои планы. Что ей, к примеру, хотелось бы жить в крупном городе и быть большой дамой. Иметь свой выезд и обшитые кружевами платья и маленькую шелковую сумочку, в которой она держала бы надушенный платочек, потому что не очень-то знает, а что еще можно держать в такой сумочке. Теперь же уже слишком холодно. Пальцы мерзнут настолько сильно, что Песеле не может удержать иголку. Капли росы на теле Йенты быстро превращаются в красивые кристаллики снега. Это открыла девочка. Брала их на палец и, пока те не растаяли, несла к окну, под солнце. Какое-то мгновение осматривала чудеса: целые дворцы из кристаллов белее снега, наполненные стекол, люстр, хрустальных бокалов.
- Где ты все это видишь? В обычной снежинке? – удивляется Фрейна.
Но как-то раз сама осторожненько берет такую снежинку на кончик пальца и глядит на нее под солнце. А снежинка просто чудная, исключительно огромная, словно небольшая монета, словно грош. Кристаллическая красота исчезает в течение секунды, ибо это красота не от мира сего, и человеческое тепло ее убивает. Но, благодаря этому одному малому мгновению, можно заглянуть в тот высший мир, удостовериться, что он есть.