Как такое возможно, что мороз не действует на Йенту? Израиль проверяет это несколько раз, в особенности – утром, когда на дворе от мороза трещат деревья. Но Йента только лишь чуточку холодная. На ресницах и бровях у нее оседает иней. Иногда сюда же приходит и Собля, окутывается кожухом и спит.
- Мы не можем тебя похоронить, бабушка, - говорит Песеле Йенте. – Но не можем и держать тебя здесь. Папочка говорит, что времена сделались очень беспокойные, никто не знает, что будет завтра.
- И будет ли какое-нибудь завтра, - прибавляет сестра.
- Близится конец света. Мы боимся, - смущенно отзывается Собля. Ей кажется, будто бы веки бабки Йенты шевелятся, ну так, наверняка она ее слышит. – Что мы должны сделать? Может, это одно из тех безнадежных дел, в которых ты, вроде как, помогаешь? Так помоги нам. – Собля удерживает дыхание, чтобы не пропустить хотя бы малейшего знака. Ничего...
Собля боится. Было бы лучше не меть в амбаре бабки проклятого и отуреченного Яакова. Обязательно она навлечет на них несчастье. Но когда узнала, что того посадили в тюрьму, почувствовала некое удовлетворение – так тебе и надо, уж больно многого ты, Яаков, хотел. Вечно садился на самой высокой ветке; вечно желал быть лучше других. А теперь покончишь в подвале. Но когда узнала, что тот безопасно проживает в Джурдже, ей полегчало. Перед тем столь многое казалось возможным, теперь же вновь воцарились холод и темнота. Свет в ноябре отступил за амбар и уже не заглядывает на двор, холод вылез из-под камней, куда спрятался на время лета.
Перед сном Собле вспоминается рассказ про пещеру – как это Яаков, тогда еще юный Янкеле полюбил то место. И как потерялся там, будучи маленьким ребенком.
Тогда она и сама была маленькой, знала Яакова хорошо, всегда его боялась, потому что тот был грубияном. Они играли в войну: одни были турками, другие – москалями. И вот однажды Яаков, будучи москалем или турком, этого Собля как раз не помнит, начал драться столь заядло и с такой яростью, что никак не мог остановиться, и бил одно мальчишку деревянным мечом так, что чуть не убил того. Собля еще помнит, как отец избил его за это до крови.
И теперь видит под своими веками вход в пещеру, деревья там гораздо более зеленые, и тищина такая страшная, а вся земля под березками поросла черемшой. Этот дикий чеснок приносят оттуда и дают людям, когда те заболеют. Он всегда помогает. Никто не знает, насколько велика та пещера, вроде как, тянется она под землей на мили и имеет вид огромной буквы "алеф"; говорят, будто бы там целый город. Там проживают гномы и безножки – балакабен, которые хранят там сокровища...
Неожиданно Собля поднимается, одеяло спадает с ее плеч на землю. И говорит всего лишь одно слово:
- Пещера!
О приключениях Ашера Рубина со светом,
а его деда – с волком
В прошлом году до Львова добралось сообщение о землетрясении в Лиссабоне. Вести расходятся неспешно. Те, которые Ашер обнаружил в иллюстрированной гравюрами брошюре, оказываются совершенно пугающими. Ашер перечитывает их, несколько раз, он потрясен, но не может перестать на них глядеть. Перед его глазами сцены, будто бы взятые из Страшного Суда. Собственно, ни о чем ином он не в состоянии размышлять.
Великое лиссабонское землетрясение 1755 года
Говорят о кучах трупов, и Ашер пытается представить, сколько это: те сто тысяч; это больше, чем людей во Львове, да и то, нужно было бы прибавить окружающие деревни и местечки, вызвать всех на эту поверку, христиан и иудеев, русинов и армян, детей, женщин и мужчин, стариков, животных, невинных коров, собак при будках... Сколько это: сто тысяч?
Потом, однако, несколько успокоившись, он думает: та ведь ничего исключительного здесь нет. Похоже, никто не посчитал жертв Хмельницкого: целые деревни, города, отрубленные шляхетские головы, валяющиеся на дворах имений, еврейки с распоротыми животами. Где-то он слышал, что на одной ветке были повешены шляхтич-поляк, еврей и пес. Тем не менее, до сих пор Ашер как-то не видел подобного рода гравюр, где бы тщательно было графически изображено, тщательно гравированы на металлической пластине сцены, которые превосходят людское понятие. И такая вот картина врастает ему в мозг: он видит неисчислимые толпы, штурмующие город. Все выглядит так, словно бы разыгралась война стихий: земля защищается огнем перед водою, только стихия воды сильнее всего, там, где прокатятся волны, не остается ничего живого, вода все разрушает и размывает. Корабли выглядят словно утиные перышки на пруду, люди в этом Армагеддоне практически невидимы; то, что творится, людской мрой не измерить. С одним исключением – в лодке на первом плане стоит человек, наверняка вельможа, потому что у него красивое одеяние, и он вздымает сложенные к молитве руки к небу.