Моше Подгаецкий, когда его попросили совета, а это человек весьма ученый и разумеющий в магических вещах, сообщил нам, что за нами имеются иные болезненные проблемы, оставшиеся от предыдущих жизней, чего помнить мы не можем, и что нам следует расстаться, чтобы больше не приносить в этот мир боли.
В моей жизни имеется два человека, которых люблю глубоко и неизменно – Лея и Яаков. К моему несчастью, это противоположности, которые не выносят себя взаимно, которых помирить никоим образом нельзя, я же должен лавировать между ними.
Сам не знаю, как это случилось, что в величайшем несчастии, без жены и без Яакова, я вновь очутился у Бешта, в Медзыбоже. Туда я добрался словно в бреду, наверняка выискивая там того самого, что получил там в молодости – мудрости сносить страдание.
Беседы я ожидал два дня, и за все это время не раскрыл, кто я такой или откуда тут взялся. Если бы сказал, Бешт мог бы меня не принять, все знали, что сожалеет нам, что в иудействе мы не держимся так, как все хотели бы.
Теперь уже совершенно иные обычаи царили в местечке, которое практически полностью населяли хасиды. И повсюду было полно паломников, в лапсердаках до коленей, грязных чулках и в штраймлах110 на головах. Весь Меджибож, казалось, расположенный далеко от Львова, от Кракова, был занят исключительно собой, словно в некоем сказочном сне. Разговоры на улицах повсюду одни и те же, о Боге, об именах, изложение значения малейшего жеста, мельчайшего события. Они там ничего не знали о жизни в широком мире, о войне, о короле. И хотя когда-то все это казалось мне близким, теперь лишь углубляло мое отчаяние, поскольку все они были словно бы слепы и глухи. И я завидовал им в этом, что они могут так неустанно погружаться в божественных проблемах, ведь моя натура была такая же, но, с другой стороны, они делались беззащитными, словно дети, когда из-за горизонта надвигалась очередная гроза. Они были словно одуванчики – красивыми и невесомыми.
Еще я видел там нескольких наших, которые, в результате жестких преследований после смерти нашего защитника, архиепископа Дембовского, тоже добрались сюда, и их принимали без особых расспросов, хотя было известно, что Бешт считает Яакова страшным вредителем. В особенности же обрадовался я присутствием здесь Иегуды из Глинна, с которым много лет назад на этом же месте подружился, и хотя он не был правоверным, все равно оставался близким моему сердцу.
Здесь учили, что в каждом человеке найдется добрая сторона, даже в таком, который кажется наибольшим негодяем. Так и я начал понимать, что у каждого имеется свой интерес, который он желает закрутить, и который для него хорош, и это ничья не вина. Нет здесь ничего плохого в том, что люди желают себе добра. И когда я вот так рассуждал о том, чего каждый желает, начал я понимать больше: Лея желает хорошего мужа и детей, и базового обеспечения, которым были бы для них крыша над головой и питательная еда. Элиша Шор со своими сыновьями желают подняться выше, чем могли бы вскарабкаться как евреи. Поэтому, направляясь кверху, они желают соединиться с христианским обществом, ибо в иудействе они были бы обязаны согласиться с тем, кто они есть, и оставаться с тем, что уже имеют. Крыса – это несостоявшийся властитель, ему хотелось бы править. Покойный епископ наверняка хотел прислужить королю и Церкви, возможно, он рассчитывал на славу. То же самое и пани Коссаковская, которая дала нам деньги на поездку – а что она? Хотела иметь заслугу в том, что помогает бедным? Может, ей тоже слава нужна?
А чего желает Яаков? И тут же я сам себе ответил:
Яакову не нужно ничего хотеть. Яаков – это орудие великих сил, мне это известно. Его задание заключается в уничтожении этого злого порядка.
Лет Бешту прибыло, но из его фигуры струятся сияние и сила, так что само прикосновение его руки возбудило во мне такое громадное волнение, что я не смог сдержать слез. Он долго беседовал со мной, словно равный с равным, и за то, что тогда меня не отверг, я буду благодарен ему до конца жизни. В конце концов, он положил мне руку на голове и сказал: "Запрещаю тебе отчаиваться". И ничего не сказал иного, как будто бы знал, что во всяческих дискуссиях я действую умело и аргументами могу тасовать до бесконечности, так что в обучении я не нуждаюсь Но когда я покидал Меджибож, ко мне подбежал молодой хасид и сунул мне в руку бумажный свиток.
Там было написано по-древнееврейски: "Им ата маамин ше-ата яхол лекалькель таамин ше-ата яхол летакен" – "Если считаешь, будто бы способен разрушать, подумай и о то, что ты способен и отстраивать".