Узнав про массы, кочующие над Прутом, в Перебековцах114, Яаков хорошенько снабдил Израиля Османа, который здесь в Джурдже проживал и давно уже мусульманином был, и направил изгнанников из Польши к тем беднягам, что сидели там в страшной печали, не зная, куда им деваться. Яаков весьма беспокоился за братьев, а более всего, тем, что там было гораздо больше матерей, детей и стариков, чем мужчин, которые отправились в разные стороны хоть что-нибудь заработать. Жили изгнанники в наскоро сделанных мазанках.
Первым оттуда был второй сын Нуссена. У Яакова он пользовался особым вниманием, его еще называли Сметанкисом. Именно он, прибыв с берегов Прута, записался в памяти грандиозной речью о страданиях ихгнанных из Польши правоверных. Яаков предложил ему и его товарищам погостить у него, но, поскольку дом для подобных встреч был мал, а возвращаться им уже как-то и не хотелось, потому на время наибольшей жары они устроились с нами под виноградными лозами. Потом прибыл к нам каббалист Моше Давидович из Подгаец и сразу же спелся с очень похожим на самого себя Ерухимом Липмановичем, что крайне обрадовало Яакова.
Каждое свое высказывание они начинали с: "Мы, мааминим", то есть "мы, последователи", как это говорилось в Салониках, когда кто-либо желал подчеркнуть, что почитает Шабтая. Ежедневно на рассвете они проверяли, как там дела в мире по их предсказаниям. Ерухим же в каждое высказанное им предложение вплетал слова: "Пришло время на то-то... Пришло время на вот это.... По вечерам Моше видел над головой Яакова свечение – оно было слегка голубоватым, холодным, чуть ли не ледяным, странным свечением. Они считали, что Яаков должен возвращаться в Польшу и быть для всех предводителем. Он просто обязан возвратиться, поскольку теряющие терпение собратья под предводительством Крысы, который остался с ними, обращаются за предводительством к салоникским правоверным. И, вроде как, братья Шоры виделись в Венгрии с Вольфом, сыном знаменитого Эйбешютца, чтобы тот возложил на себя лидерство в Польше.
!Ты не пойдешь, так пойдут другие", - повторял я Яакову ежедневно, так как хорошо его знал. Как только тому казалось, что он мог бы быть хуже других, он тут же начинал злиться и замыкался в себе.
Моше из Подгаец, когда что-то говорил, склонялся вперед, вытягивал шею, а поскольку голос у него был высоким, звучным, он сразу же привлекал всеобщее внимание. А когда что-то рассказывал, так погружался в собственные слова, что вздымал сжатые кулаки, тряс головой, возводил глаза к небу и гремел. Он оказался хорошим актером, и не было никого, кому он не умел бы подражать. Потому мы частенько просили его об этом.
Бывало, что когда он изображал меня, я сам смеялся до слез, видя в его жестах самого себя: вспыльчивого, нетерпеливого, даже мое заикание он мог передавать до йоты. И ему одному, Моше из Подгаец, было разрешено передразнивать Яакова6 тогда он вытягивался словно струна, голова слегка выдвигалась вперед, глаза делались круглыми, птичьими, испытующими, он медленно шевелил веками, и я мог бы биться о заклад, что у него вырастал нос. Потом он закладывал руки за спину и начинал ходить, и точно так же он тянул ноги, вроде как будто сановник, вроде как лениво. Поначалу мы хихикали, а потом буквально лопались от смеха, когда Моше показывал, как Яаков обращается к людям.
Сам Яаков смеялся с нами, а смех у него был глубокий, трубный, словно исходил из глубины колодца. Когда он смеялся, всем сразу же делалось хорошо, как будто бы он выстраивал над всеми нами защитный шатер. Хороший актер, повторюсь, этот наш Моше из Подгаец, а ведь ученый раввин.
Одним августовским днем приехал верхом запыхавшийся Осман из Черновцов с известием, что стоящие лагерем над рекой наши правоверные, вооруженные королевской грамотой и поощряемые какими-то посланниками нового епископа, перешли, со всем своим имуществом и с песней на устах, Днестр вброд, никем не останавливаемые, а пограничные охранники только лишь приглядывались к этому радостному шествию. Осман сообщил, что они разошлись по трем деревням в епископских землях, в которых у них имелись знакомые, а некоторые и сами там проживали – в Ушцисках, Ивани и Гармацком – а теперь же с Османом шлют прошения, чтобы и Яаков возвращался.
"Тебя там ожидают, словно спасения, - сказал Осман и опустился на колено. – Ты и не знаешь, как там тебя ждут". Ну а Яаков вдруг начал смеяться и с удовольствие повторял: "Lustig, unsere Brüder haben einen Platz erhalten"115, что я тут же тщательно записал.