Эта мысль настолько возбуждает и оживляет, что он выходит в садик подышать воздухом, но, как оно всегда бывает в садике, несмотря на то, что уже почти смеркается, он начинает выщипывать ненужные ростки, и вот, не успел оглянуться, как уже на коленях полет душицу. А вдруг и душица принимает участие в этом великом деле совершенствования, и в ней проживают некие невыразительные души? Что тогда? И даже хуже: а что если это сам ксёндз, как раз, является орудием извечной справедливости, и он в этот момент карает грешные растеньица – выпалывая грядки, лишая ростки жизни?
Беглец
Вечером под дом фирлеевского священника заезжает еврейская фура, крытая конопляной плетенкой, но всего лишь притормаживает, разворачивается на дворе ксёндза и исчезает по дороге на Рогатин. Ксёндз глядит из сада и видит под оградой из ивовых прутьев высокую, неподвижно стоящую фигуру. Темный плащ стекает с плеч до самой земли. В голове священника мелькает ужасная мысль: это за ним прибыла смерть. Он хватает деревянные грабли и быстрым шагом идет навстречу.
- Кто ты такой? А ну, говори. Я священник святейшей Церкви и дьявола не боюсь.
- Знаю, - неожиданно тихо звучит мужской голос. Голос хрипловатый, ломающийся, как будто бы его владелец не пользовался им много-много лет. – Я Ян из Окна. Не бойтесь меня, милостивый отец. Я хороший человек.
- Тогда, что ты здесь делаешь? Солнце уже зашло.
- Евреи меня сюда подбросили.
Ксёндз подходит ближе и пытается увидеть лицо прибывшего, но тот держит голову опущенной, а большой капюшон закрывает его.
- С этими евреями, это уже перебор. За кого они меня считают? – бурчит себе под нос священник. – Как это "подбросили"? Или ты с ними держишься?
- Сейчас я с милостивым отцом, - отвечает тот.
Мужчина говорит не совсем четко, небрежно, но по-польски, с легким русинским распевом.
- Голодный?
- Не очень. Кормили хорошо.
- Тогда чего ты хочешь?
- Убежища.
- Своего дома нет?
- Нету.
Священник какое-то время колеблется, но потом, махнув на все, приглашает:
- Тогда иди в дом. Воздух сегодня сырой.
Фигура нерешительно направляется к двери, заметно хромая, и на миг капюшон открывает фрагмент светлой щеки. Пришелец вновь натягивает его на лицо, только ксёндз уже заметил кое-что беспокоящее.
- А ну-ка погляди на меня, - приказывает он.
Тогда тот одним движением поднимает голову, и капюшон опадает на спину. Ксёндз невольно делает пару шагов назад и восклицает:
- Господи Иисусе, да человек ли ты?!
- Я и сам не знаю.
- И вот я должен тебя в свой дом взять?
- Святого отца воля.
- Рошко, - шепотом зовет ксёндз слугу, но, похоже, только лишь для того, чтобы дать понять этому страшному лицу, что он здесь не сам.
- Вы меня боитесь, - печально отвечает фигура.
После краткого колебания священник указывает жестом незнакомцу, чтобы тот передом шел в дом. Говоря по правде, сердце у него колотится, к тому же еще и Рошко куда-то пропал, как это в его обычае.
- Заходи, - говорит ксёндз мужчине, и тот входит в средину, а за ним и хозяин.
Там, в свете фонаря, видно больше: нижняя часть лица чужака совершенно деформирована шрамами, словно бы оттуда стянули кожу. А над этой ужасной раной, под густыми черными волосами, горят большие, черные глаза, молодые, можно даже сказать – красивые. Возможно, только лишь по причине контраста.
- Ранами Христовыми клянусь, что с тобой стряслось? – спрашивает потрясенный ксёндз.
Рассказ беглеца.
Иудейское чистилище
Ксёндз удивлен этим необычным существом, что назвала себя Яном из Окна. Окно – это деревня неподалеку от Токов, во многих милях отсюда. Ксёндзу неизвестно, кому она принадлежит, Ян не желает говорить. Владельца он называет паном. Ну, если пан, то наверняка Потоцкий: все здесь принадлежит им.
Мужчина съедает немного хлеба, запивая пахтой. Ничего больше у священника нет. Потом он угощает гостя водкой, но тот не желает. Сидит неподвижно выпрямившись, даже не снимая верхней одежды, от него слышен запах лошадей. Саба, встопорщив рыжую шерсть, серьезно обнюхивает его, словно бы осознавая тайну – похоже, на пришельце не известные ей запахи, потому что это занимает у нее много времени, прежде чем, успокоившись, она ляжет спать у печки.