Сразу же за границами города они сидят на обочине, словно бы им необходимо отдохнуть после тяжких посещений в людском поселке, стряхнуть с себя его смрадный воздух, его мусор, что прилипает к ногам, от грязи и шума людской черни. Бродячие торговцы считают заработанные деньги. Переносные лавки, уже пустоватые, лишенные товара, они уложили рядом, но поглядывают из-под полей шляпы, а не идет ли по дороге какой-нибудь любитель остатков. Довольно часто это шотландцы из далекой страны, у которых на спине подвешено все их "дело": красиво выплетенные шелковые ленты, гребни из черепахового панциря, религиозные картинки, помада дл лучшего роста волос, стеклянные бусы, зеркальца, оправленные в деревянные рамки. Говорят они на странном языке, их и вправду сложно понять, но язык монет понятен повсюду.
Рядом отдыхает продавец картинок – старик с длинной бородой, в плетеной шляпе с широкими полями. На ремешках у него деревянный стеллаж, а к нему прикреплены религиозные картинки. Он снял с плеч тяжелый багаж и сейчас подкрепляется тем, чем заплатили селяне: жирным белым сыром, который он заедает сырым ржаным хлебом, который во рту превращается в клецку. Вкуснота! В кожаной сумке у него наверняка имеются бутылочки со святой водой, мешочки с песком пустыни, в которой сорок дней молился Иисус, а так же другие чудеса, при виде которых у клиентов от восторга расширяются глаза. Моливда помнит таких еще по детству.
Продавец картинок притворяется святошей, который только лишь случайно занялся торговлей. И вот тогда-то – в качестве святого мужа – он несколько поднимает голос, чтобы тот был похож на голос священника, говорит нараспев, словно цитирует Писание, и время от времени вставляет в речь латинские слова, и неважно, имеют те смысл или не имеют, на селянах это и так производит громадное впечатление. У продавца картинок на груди висит огромный деревянный крест, который неплохо так оттягивает ему шею; сейчас он прислонил го к дереву и проветривает на нем портянки. Картинки же он продает таким образом: сначала высмотрит один из самых лучших домов в селении, потом идет туда, словно бы в некоем экстазе, и стоит на том, что это картина выбрала себе этот дом, и даже стенку, ту, что в большой комнате, праздничной. Сложно селянину отказать святой картине, вот он вытаскивает из тайников с громадным трудом собранные деньги и платит.
А дальше стоит корчма, небольшая и искривленная, лишь бы как побеленная, зато с крыльцом перед входом и опирающимися на столбиках деревянными досками, которые служат в качестве лавок. На лавках садятся нищие, слишком бедные, чтобы зайти вовнутрь и попросить чего-нибудь поесть – они рассчитывают на то, что милостыню им даст тот, кто сам уже успокоил голод, и вот теперь настроение у такого получше, а сердце более отзывчивое.
Моливда сходит с коня, хотя он отъехал от Люблина не слишком и далеко. Тут же к нему направляется пара нищебродов с воплями на устах. Моливда угощает их табаком, курит сам, нищие восхищенно благодарят. От них он узнает, что оба родом из одной и той же деревни: семьям сложно содержать их, потому-то всякий год с весной они отправляются собирать милостыню, а возвращаются домой к зиме. К ним присоединилась полуслепая бабка, которая самостоятельно идет в Ченстохову, как сама говорит, ер если получше к ней приглядеться, то можно увидеть у нее под фартуком различные мешочки з зельями, какие-то нанизанные на нить семена и другие медикаменты. Похоже, эта бабка из тех, что в своем деле разбираются – и кровь умеет остановить, и при родах поможет, но, если, конечно, заплатят, то и плод сумеет вытравить. Она вовсе не хвалится тем, что умеет, и удивляться ей не следует. В Великопольше одну такую недавно сожгли на костре, а в прошлом году нескольких подобных поймали в Люблине.
В корчме сидит пара, якобы, бывших турецких пленников, снабженных церковными свидетельствами, что они действительно освобождены из неволи – и документ просит такому, кто познакомится с ними, помочь предъявителю из христианского сочувствия к их несчастной судьбе. Вот только бывшие невольники вовсе не похожи на несчастных или болящих. Оба они толстые и веселые, тем более, что первая водка уже подействовала, и у них имеется намерение заказать следующую порцию. Похоже, что у турка им было очень даже неплохо. Корчмарка, еврейка-вдова, оборотистая и острая на язычок, дает им миску каши, заправленной жареным на масле луком, и сама не может удержаться от вопросов – и как оно там было? И она же дивится всему, прижимая ладони к щекам. Моливда съедает такую же миску каши, запивает пахтой, покупает на дорогу четвертушку водки. Когда он отправляется дальше, на дороге видит замешательство – это в Люблин идут медвежатники. Эти всегда делают массу шума, чтобы к ним собралось побольше народа, чтобы самолично увидеть унижение грязного и наверняка больного животного. Это зрелище - неизвестно почему – доставляет им странное удовлетворение. Вот и теперь они тыкают в зверя палками. Бедняги, думает Моливда, но он понимает и радость бродяг: такой сильный, а ему ведь хуже, чем мне. Какой глупый зверь.