И, как всегда, по трактам крутится много женщин легкого поведения, поскольку, когда девушка молодая и красивая, или хотя бы только молодая, то сразу же к такой льнут мужчины, ну а как только смогли прильнуть, то сразу же из этого получается древнейшая в свете профессия. Некоторые из них, это беглые шляхтянки, у которых как-то случилось незаконное дитя, к тому же, с селянином или батраком, тогда стыд для семейства настолько большой, что ребенка будет лучше бросить или рассчитывать на то, что над ним смилуются родственники, чем просто проглотить это несчастье. Вот и отправляются девицы, имея на выбор еще монастырь, по негласному разрешению оскорбленной и возмущенной семьи из усадьбы из лиственничного дерева в темную ночь. И если остановит их река, мост, брод, то попадают такие в лапы вечно пьяных плотогонов, ну а после уже всякий мужчина будет требовать за всяческую услугу одно и то же – за ночлег в корчме, за то, что подвезут. И пасть тут очень легко.
Моливда и хотел бы воспользоваться их услугами, но опасается болезней, грязи и отсутствия приличного убежища. Ладно, подождет с этим до Варшавы.
Как Моливда становится посланцем в сложном деле
В Варшаве первые дни он сидит у своего брата, ксёндза, который помог ему немного подсобраться и одеться, хотя кошель его священнический беден. Вот только брат после стольких лет кажется Моливде чужим, двухмерным, словно лист бумаги, каким-то неестественным. Они выпивают вечера два, пытаясь переломить ту неожиданную чуждость, что выросла между ними за эти двадцать с чем-то лет. Брат рассказывает ему о жизни в Варшаве, сплошные несвязанные сплетни и слухи. Он быстро пьянеет, и тогда начинаются претензии: что уехал, что его оставил, что у дядьки была тяжелая рука, что призвания быть священником он не чувствовал, что паршиво так вот жить одному, а костёл, всякий раз, когда в него входит, кажется ему слишком большим. Моливда сочувственно хлопает брата по плечу, будто совершенно чужого человека, которого встретил в пивной.
Теперь он пробует попасть к Браницкому, но тот в разъездах, по охотам. Просит о встрече с епископом Залуским, пытается устроить засаду на княжну Яблоновскую, которая как раз развлекается в столице. Еще он пробует найти старых друзей двадцатипятилетней давности, только это никак не легко. Потому вечера проводит с братом; не слишком-то есть о чем говорить с кем-то, кого не видел так долго, опять же, это человек занятый своими священническими делами, слабый и мелочный. В конце концов, каждый в Варшаве кажется Моливде занятым самим собой и мелочным. Каждый здесь изображает из себя кого-то, кем не является. И сам город изображает из себя какой-то другой: крупный, более красивый и обширный, а на самом деле, это обычное место пребывания с грязными улочками. Все товары настолько дороги, что на них можно только поглядеть, и все привозится откуда-то еще. Шляпы – из Англии, сюртуки по французской моде – из Парижа, костюмы по польской моде – из Турции. Сам город – ужасный, холодный, нежилой, наполненный пустыми площадями, по которым гуляет ветер. Здесь строят дворцы, запросто, прямо на песке и в грязи, а потом видишь, что слуги переносят дам из коляски на деревянный тротуар, чтобы те не утонули в лужах в своих толстенных, с подкладкой из меха салопах.
Моливда здесь мучается. Пока что он проводит время в компании не очень-то требовательных людей, где льется очень много вина, и где он может рассказывать невероятные истории, в особенности, когда побольше выпьет. О морском штиле или – совсем даже наоборот – о чудовищном шторме, который выбросил его, в костюме Адама, на греческий остров, где его нашли женщины… Потом он уже не помнит подробностей, и когда его просят повторить какую-то историю в другой компании, Моливда не помнит, что говорил раньше, в каком направлении продолжил собственные приключения. Понятное дело, что слишком далеко не удаляется, всегда крутится вокруг священной горы Афон и малюсеньких островков в греческом море, по которым, если скакать великанскими шагами, можно было бы попасть в Истамбул или на Родос.