- Здесь речь идет и о мести, - говорит она, ставя блюдца на столе. – За избиение равви Элиши, за ограбление нас, за всяческие преследования, за изгнание из городов, за жен, которые ушли от мужей и которые были признаны гулящими, за проклятие, наложенное на Яакова и нас всех.
- Она права, - говорит Яаков, который до сих пор молчал.
Все кивают. Ну да, дело в мести. Мала Хая говорит:
- Это война. Мы идем воевать.
- Женщина права.
И Моливда макает перо в чернила:
Не голод, не изгнание из домов, не распыление имущества побуждают нас отступить от давних обычаев и объединиться со святой Римской Церковью, ибо мы, спокойно пребывая в бедах наших, до времени ожидали с печалью за обиды наших изгнанных и до сих пор умирающих от голода, только никогда нас не позвали. Но особая милость Божья призывает нас из темноты к свету. Не можем мы быть не послушными, как отцы наши, перед Богом. Мы с охотой идем под хоругвь Святого Креста и просим предоставить поле, на котором могли бы во второй раз провести битву с неприятелями истины; имеется в нас желание из книг священных, явно показать появление Бога в человеческом теле, его муки за народ человеческий, потребность всеобщего единства в Боге и доказать безбожность иных, их грубое недоверие…
В конце концов, устраивают перерыв на обед.
По вечерам Моливда снова пьет. Вино, привезенное из Джурдже, прозрачное, в нем вкус оливковых рощ и дынь. Яаков не принимает участия в написании прошений. Он занят работами в деревне и – как сам говорит – всех научает, что сводится к тому, что сидит возле ощипывающих кур женщин и рассказывает. Так его видят – невинным, ни во что не замешанным, ни в какие предложения, ни в какие буквы. Он же поднимает их за воротники, когда те вырываются, чтобы кланяться ему. Он этого не желает. Мы равны, говорит он. И бедных людей это восхищает.
Понятное дело, что мы не равны, размышляет Моливда. В своей богумильской деревне они тоже не были равными. У них имелись люди телесные, психические и духовные. Соматики, психики и пневматики, как прозывали их по-гречески. Равенство является чем-то противоречащим природе, как бы верно к ней не стремиться. Одни в большей мере состоят из земной стихии, они тяжеловатые, чувственные и не творческие. Такие годятся только лишь для того, чтобы слушать. Другие живут сердцем, эмоциями, порывами души, а вот еще другие контактируют с наивысшим духом, они далеки от тела, избавлены от аффектов, в средине они обладают пространством. Вот к этим имеет доступ Бог.
Но, живя вместе, права они должны иметь одинаковые.
Моливде здесь нравится; собственно говоря, у него немного работы, кроме той писанины, которая занимает их утренние часы. Он остался бы здесь, с ними, притворился одним из них, спрятался среди их бород и лапсердаков, в складчатых, многослойных юбках женщин, в их пахучих волосах, и позволил бы еще раз себя окрестить, и, быть может, вернулся бы к вере иным путем, вместе с ними, с иной стороны, от кухонных дверей, через которые ны сразу заходят в салоны и на ковры, но туда, где в ящиках стоят подпорченные овощи, а пол липкий от жира, и где необходимо ставить неудобные, грубые вопросы. Например: а кто это тот Спаситель, который позволил убить себя столь жестоким образом, и кто его прислал? И почему мир, созданный Богом, вообще необходимо спасать? И "почему все так плохо, раз могло бы быть хорошо?", цитирует он сам себе доброго, наивного Нахмана и улыбается.
Ему уже известно, что многие из них верят, будто бы после крещения сделаются бессмертными. Что уже не умрут. А может они и правы – вся эта смешанная небольшая толпа, которая каждый день утром послушно становится в очередь за порцией еды, которая, наконец, отправляется спать с полным животом, эти грязные дети с чесоткой между пальцами; женщины, которые под чепчиками скрывают колтуны; их исхудавшие мужья. Быть может, это именно их ведет сейчас дух святой, святая душица, та громадная светлость, не похожая на обычный свет и чуждая свету, как и они иные и чужие, сотворенная из иной субстанции, если только свет можно назвать субстанцией. А она выбирает себе именно таких, как они – невинных, поскольку высвобожденных из оков догм и предписаний, и эти вот, прежде чем создадут собственные догмы и предписания – по-настоящему чисты, они по-настоящему невинны.
Прошение архиепископу Лубеньскому
Несколько долгих дней продолжается, прежде чем определяется следующее:
1. Пророчества всех пророков о приходе Мессии уже исполнились.