Из Кракова до Львова, из Львова через Черновцы на юг, на Валахию, а чем ближе были, тем теплее становилось, тем меньше было снега, а воздух делался более пахучим и мягким, рассказывал потом отец. По вечерам они размышляли над тем, а как это оно, когда приходит Мессия. Все приходили к заключению, что все эти несчастья предшествующих лет были, по сути своей, добрыми, ибо имели свой смысл, предсказывали приход Спасителя, точно так же, как родовые боли предвосхищают появление на свет нового человека. Потому что, когда мир рождает Мессию, он обязан страдать, нарушаются все законы, теряют действие все людские договоры, все обещания и присяги рассыпаются в пыль. Брат набрасывается на брата, сосед ненавидит соседа; люди, что жили рядом друг с другом, теперь ночью перерезают себе глотки и пьют кровь.
Львовская делегация застала Мессию в тюрьме, в Галлиполи. Когда они путешествовали из Польши, султан, обеспокоенный иудейскими волнениями и планами Шабтая Цви, схватил его и пленил в крепости.
Мессия в тюрьме! Невозможно понять, как же так! Среди всех, прибывших в то время в Стамбул, и не только из Польши, воцарилось громадное беспокойство. Тюрьма! Мессия в тюрьме, возможно ли такое, как это сходится с пророчествами, ведь у нас имеется Исайя?
Но погодите, а какая это тюрьма? И тюрьма ли это? И что это вообще такое, "тюрьма"? Ибо Шабтай Цви, щедро снабженный верными его почитателями, проживает в крепости Галлиполи будто во дворце. Мессия не ест ни мяса, и рыбы; говорят, что он питается лишь плодами – и вот их, самые свежайшие, собирают для него по всей округе и привозят на судах. Он любит гранаты, разбирает их длинными, тонкими пальцами, выбирает рубины семян и раскусывает в своих святых устах. Ест он немного – несколько зернышек граната; тело его, якобы, черпает дающую жизнь силу прямиком от солнца. Еще говорят, в громадной тайне – которая, правда, расходится быстрее, чем если бы то была всего лишь мелким секретом – будто бы Мессия – женщина. Те, что были близко от него, видели его женские груди. Его кожа, гладкая и розовая, пахнет словно кожа женщины. В Галлиполи в его распоряжении большой двор и устланные коврами залы, где он уделяет аудиенции. Так разве это тюрьма?
Шабтай Цви в тюрьме
Так нашла его наша делегация. Поначалу ожидали полтора дня, столь много старалось получить аудиенцию у Мессии в его заключении. Перед их глазами переливалась возбужденная, многоязычная толпа. Множились спекуляции – и что же теперь будет... Иудеи с юга, смуглые, в темных тюрбанах, и иудеи из Африки, многоцветные, что стрекозы. Смешные иудеи из Европы, одетые в черное, в жестких воротниках, которые собирали пыль, словно губки воду.
День им пришлось поститься, а потом выкупаться в бане. В конце концов, им выдали белые одеяния и допустили пред мессианское величие. То был праздничный день, только что установленный в соответствии с новым, мессианским календарем. Ибо Шабтай Цви снес все традиционные иудейские праздники, Моисеев Закон уже не был обязателен к исполнению, действовали другие, еще невысказанные, в соответствии с которыми не ведомо еще было, как себя вести или что сказать.
Мессию они застали на богатом резном троне, в багряных одеждах, в сопровождении праведных мудрецов, которые обратились к ним с вопросом, за чем пришли и чего хотят от спасителя.
Было решено, что говорить станет Барух Пейсах, и вот он начал рассказывать обо всех несчастьях польского края, и одновременно – о несчастьях польских жидов, а в качестве доказательства предложил Мессии хронику несчастий Майера из Щебржешина под иудейским названием Цок Ха-итим, то есть Гнет времен, изданную несколько лет назад. Но когда Барух плачущим голосом разглагольствовал о войнах, болезнях, погромах и людской несправедливости, Шабтай неожиданно перебил его и, указывая на свои пурпурные одежды, во весь голос воскликнул: "Разве не видите вы цвета мести?! Я одет в багрянец, како речет пророк Исайя: день мести в сердце моем, а год спасения уже пришел!". Все склонились, настолько голос тот был силен и неожидан. Потом Шабтай сорвал с себя рубаху и дал ее Исайе, сыну Давида Халеви, другим же раздал кусочки сахара и приказал вложить их в уста: "Дабы проснулась в них юношеская сила". Майер хотел тогда сказать, что не нужна им юношеская сила, а только жизнь в покое, но Мессия воскликнул: "Молчи!". Майер, как это умеет один только он, украдкой поглядывал на спасителя и видел его ласковое, красивое лицо, мягкие черты и необыкновенной красоты глаза, окруженные ресницами, одновременно и влажные, и мрачные. И видел он, как темные, выдающиеся уста Мессии еще дрожали от возмущения, и как легонько тряслись его смуглые безволосые щеки, гладкие и, наверняка, приятные на ощупь, как прекрасно выделанный нубук52. И удивило его сильно, что грудь Мессии действительно походила на груди женщины, была она выделяющейся, с коричневыми сосками. Кто-то тогда быстро накинул на Мессию шаль, но вид той обнаженной груди остался в памяти Майера до конца его дней, а потом – как это часто бывает с запоминаемыми образами – он был поделен на слова, и уже потом, из этих слов, наново был сложен в головах его детей.