В царицыных палатах по-прежнему было шумно. Жёнки сновали по коридорам, как рабочие муравьишки. У одних были важные дела, у других хозяйственные, у третьих одна забота — помочь тем и другим. Но палаты не были исключительно женским царством. Писари, гонцы, дьяки, охрана из служилых дворян, работники царицынской мастерской, истопники и мало ли ещё кто. К тому же до сих пор часть горниц продолжали расписывать и обставлять, так что народу было много. Все они имели доступ на разные этажи и сновали туда-сюда.
Евдокия посторонилась, пропуская слуг, поднимавших огромный сундук как раз на тот ярус, где находился её кабинет. Она проводила их тяжелым вздохом. Ей хотелось знать, кто из боярынь заказал себе эдакое старье, если при каждой встречи с ней они спрашивают о мебельных новинках, но спросить не успела, а проследить не смогла из-за нового сарафана.
Мама буквально заставила надеть его, и Дуня несла его на себе, как музейную реликвию. Мало того, что он был богато расшит и ткань стала плотной, так ещё щедро украшен россыпью жемчуга и драгоценных камней.
Евдокия уже пару лет отказывалась надевать этот шедевр рукотворчества, но Милослава сказала, что больше не может расставлять сарафан по фигуре и если дочь не наденет его сейчас, то никогда уже не наденет.
Евдокия посмотрела на маму и устыдилась. Милослава много сил потратила, чтобы расшить его. И вот, чувствуя себя сказочной царевной, Евдокия несла эту вещь на себе, делая вид, что ей нисколечко не тяжело.
Гришаню с воями она оставила у входа в здание, а сама прошествовала к себе. Перед её горницей-кабинетом уже сидел переписчик, занявший место помощницы Людмилы. При виде боярышни он поднялся, поклонился.
— Держи лист для работы, — протянула она свернутый в трубочку листочек и сразу же прошла к себе, закрывая дверь.
Очередной переписчик ей не нравился. Это было взаимно. Наверное, они все невзлюбили её за то, что она ратовала за книгопечатание, лишая их хлеба. Это было не так, потому что для подготовки в печать старые летописи требовалось переписать, новые тексты так же принимали начисто писанными. А ещё оставались такие книги, которые надо было обновлять, но в печать они не шли. Так что не только этому поколение переписчиков было много работы, но ещё следующему хватило бы, но того почёта, что был раньше у них, конечно же, больше нет, и характер у этих людей испортился. А тут главная злодейка по их мнению попросила помощи, и они всячески отыгрывались на ней за свои мнимые страдания.
Евдокия сменила парочку переписчиков, надеясь, что не один, так другой нормально возьмётся за работу, но всё больше склонялась к мысли самой начисто переписать трактат Афанасия. Эти стервецы так ловко путали буковки в некоторых словах, что получался оскорбительный смысл для читающего.
Очутившись у себя в кабинете, боярышня сразу взялась за работу. Она написала ябеду на переписчиков настоятелю, уведомив, что более не обратится за подобной услугой к нему. Потом принялась за доклад по запискам Афанасия Никитина. Карта была уже готова, но у Евдокии по мере чтения записок рождались новые идеи и она хваталась за них. Вот и сейчас, отложив перо, взялась за восковые мелки и начала рисовать диковинных животных.
Сначала изобразила носорога, тигра, слона и обезьяну, а после переключилась на обитателей индийского океана. Акула, осьминог, огненные кораллы… Евдокии вспоминались больше ядовитые представители океана, чем красивые, но тем лучше. До этого она днями напролет рисовала растительность Индии и насекомых, немного людей в национальных одеждах. Вот и сейчас увлекшись, она не заметила, как пролетело время.
Мысль о том, что будущему известному путешественнику Васко да Гама больше не светят лавры первооткрывателя Индии, грела. Наша нога уже ступила туда, и Евдокия уверена, что это был только первый шаг. К тому же страна Чудес хороший повод, чтобы заняться строительством морских ладей и выйти в море. Деньги у Ивана Васильевича есть, уж ей ли не знать!
Довольная собою и своими гениальными планами по развитию Руси, Евдокия потянулась и только сейчас обратила внимание, что как-то уж больно тихо. Обычно даже сквозь закрытую дверь доносятся крики, топот, посторонний шум, а тут только муха в окошко бьётся. И переписчик ни разу не побеспокоил ее, хотя должен был просить добавить чернил. Неужто сбежал жаловаться?
Боярышня подошла к двери, потянула ее на себя, но та не шелохнулась. Застыв в недоумении, она ещё раз дёрнула ее на себя и проверила засов. Он ни краешком не зацепился и не должен был мешать. Тогда девушка навалилась на ручку и попробовала приподнять дверь, думая, что та отчего-то перекосилась, но и это не помогло. Других идей пока не было, и боярышня позвала на помощь: