Да и чего не взять, если в имении стоит сотня ульев. Поставили бы больше, но посчитали, что пчелам не хватит кормовой базы. Помимо Дорониных много умников нашлось, кто по-книжному наученью домики для пчёл сколотили и искали место для их выпаса. И упал бы мёд с воском в цене, если бы Иван Васильевич не наладил вывоз излишков в иноземщину.
Евдокия же на продажу взяла только стекло и мыльные брусочки, а свечи для себя — и не прогадала!
— Боярышня, ты слышишь меня? Я говорю, что Кузьма Балашёв внуков нашёл!
— Внуков? Разве у него есть внуки? — переспросила Евдокия, думая о бабушке. Гонец передал, что она осталась там лечить людей, но Дуня переживала как бы Аграфена сама ни заболела.
— Так жёнка его выдала дочек замуж. Вот про одну он узнал, что она родила двух мальчишек, да только убили её вместе с мужем, а детишек продали. Но долго на нового хозяина они не работали. На него вороги напали, да побили, а мальчишки бежали. Шли по городам, побирались, работали, пытались стать холопами, но их никто не брал. Но сжалился бог над сиротами, и здесь их подкармливают за работу.
— Надо же, — покачала головой Евдокия. — То никого, а то вдруг два внука.
— Верный глаз у тебя, Евдокия Вячеславна. И как углядела-то? — польстила ей Надежда, зная от других, как боярышня указала на сходство воя с отроком. — Старший-то лишь немного похож на Кузьму, а младший вылитый он. Уж мы все прослезились, когда увидели их вместе.
— М-да, пути господни неисповедимы. А ведь Кузьма верил, что его бог ведёт.
— Твоими ручками привёл, — Надежда произнесла это задумчиво, как будто сама была удивлена своим выводом.
— Я тут ни при чём! Это мой дед взял Балашёва на службу и неожиданно для всех приставил ко мне. Сама знаешь, что обычно людей годами проверяют, а тут…
— Ну да, ну да, наслышана, — всем своим видом показывая, что осталась при своём мнении, Надежда проводила боярышню до покоев Елены Стефановны и открыла дверь в покои.
— Дунечка, ты где была? Я уже проснулась! — отпихивая няньку, звонко закричала девочка.
— Вот и хорошо, вот и умничка!
Боярышня прошла, взяла гребень и начала расплетать растрепавшуюся косу девочки.
— Я сейчас заплету тебя по-особенному. Будет очень красиво, — пообещала она ей.
Евдокия возилась с волосами Елены и мурлыкала детскую песенку про зиму. В замке ворчали, что московиты привезли с собой снежную зиму, а боярышне нравилось, что вокруг всё белым-бело. Она понимала, что местные не привычны даже к лёгким морозцам и тем более к сугробам, а тут минусовая температура держится и держится…
«Кабы не было зимы в городах и селах…» — в последний раз спела Евдокия и оглядела заплетённую косу.
— Ещё! — потребовала девочка, когда боярышня закрепила на косе накосник. — Ты пела… ла-ла-ла-ла-ла, я тоже так хочу!
— После я разучу её с тобой, а сейчас нам пора идти.
— Хорошо, но ты обещала! — господарынька строго посмотрела на Евдокию, и та склонила голову.
Покрутившись и спросив у своих ближних, как им её коса, девочка взяла за руку боярышню и они вместе отправились пировать. По секрету Елена обмолвилась, что отец ждёт не дождётся поста, чтобы сменить еду на столах и убрать музыкантов.
Евдокия вежливо промолчала. Кормили сытно, но без излишеств, даже скромно. Еда никак не подходила для пира, хотя на столе стояло вино, гостей развлекали музыкой и были танцы. В Москве вино стоило дорого и посольские на пиру Стефана налегали на него, но только в первые дни. Сейчас же все предпочли бы поесть от пуза, а то вроде не голодно, но как-то пустовато в животах.
И услышать от дочери Стефана, что тот устал кормить гостей, было неприятно.
Евдокия не знала, чем отдаривались за гостеприимство другие гости, но царевич привёз в дар золотые кубки с чашами, меха, жемчуг, мёд. А за постой своей дружины сгрузил кухне несколько возов солёной семги, дюжину бочонков кедрового масла, несколько огромных кругов сыра, бессчётно вяленого по-особому мяса, которое не стыдно на царский стол подать. Но ничего из этого гостям не выставили, и Евдокия подозревала, что съедобные дары были обращены в серебро.