Глава 22
Ох, как же не любит госпожа История сходить с нахоженных рельс. Вроде и поменялось уже многое, ан нет, опять и опять пытается она возвернуть своё. Вот и летом 1528 года прозвучал в Думе очередной тревожный звоночек.
Воду мутить начали братцы многочисленной семьи Захарьиных. Едва их старшой, Василий Яковлевич то есть, скончался, так из них и полезло. В иной-то истории что Пётр, что Михаил уже к этому времени боярами жалованы были, а нынче всё ещё в окольничих хаживали. Вот оттого их, видать, и корёжило. Словно чувствовали, что что-то не так идёт. А нечего. Романовы на троне, по мнению Андрея, больше гробили Россию, чем строили. Особенно такие титаны "просвещения" как Петруша — вечный недодел! А уж их непонятное преклонение перед всякими инородцами в ущерб великороссов и вовсе ни в какие ворота не шло. Это ж надо, русский православный мужик в три рога согнут, а всяким чухонцам-самоедам-ляхам воля и послабление в налогах. А ведь любая Империя сильна, лишь пока силён дух именно имперообразующего народа, ибо только на его плечах она и стоит.
Так вот, Захарьины первыми заговорили в Думе о… заповедных летах.
"Вотчины опустели, дома разорены от сильных людей да ухода смердов…", — передавали они думцам жалобы нищающих дворян. Вот такой вот оксюморон. Вроде и успешные войны за спиной, где множество дворян смогло хорошо набить сумы за счёт зажитья, ан нет. Потому как любой хабар имеет плохое свойство заканчиваться. А кроме того отнюдь не всем поместным повезло поживиться на богатых землях Ливонии или Литвы. Кто-то ведь и на Поясе Богородицы службу нёс, а какой хабар возьмёшь с нищего степняка-людолова? А там и Крымский смерч 1521 года хорошо так прошёлся по русским землям, что тоже не способствовало помещичьему богатству. Так что спустя всего-то шесть лет по окончании литовской войны основная масса дворян вдруг с удивлением обнаружила, что их жизнь стала необратимо ухудшаться. Взятая на саблю добыча проелась, а постройка Черты привела к тому, что их главный оплот — крестьяне, — дождавшись Юрьева дня, предпочитали теперь не горбатиться на бедных поместных угодьях, а отъезжать, причём даже не столько к боярам, сколь на новые земли, более тучные и плодородные. И понять их было несложно: работать на земле нищего дворянина было изрядно в тягость — на царя работай, на Церковь работай, на господина глупого тоже работай, да ещё и на татарина лютого, что может налететь, обобрать до нитки, а то и вовсе в полон увести или жизни лишить, а на себя — что сил останется. А силы ведь у человека не безграничны, вот и нищали крестьяне в поместьях, а за ними и сами поместные. Но у крестьян была всё же отдушина — Юрьев день и право отъезда. А куда дворянину от поместья деться? Некуда. На этом фоне неплохо так смотрелась новгородская корпорация, на чьи плечи в основном и легла тяжесть ливонской войны, но основной картины они не делали. А вот у большинства дворян в последние годы дела шли ни шатко, ни валко, а кое у кого и вовсе одно лишь звание и осталось. Потому как на поверку им самим свои земли пахать да обихаживать приходилось. И хорошо, если имелся в семье взрослый сын, лет хотя бы десяти, чтобы за отца на земле работать было кому. А если нет?
Одно радовало: согласно спискам, таких нищих дворян на Руси пока что было единицы. Однако и другие тоже большим богатством похвастаться не могли. Довольно большое количество их и пообноситься успели, и слегка отощать. У иных уже и своего коня не имелось, и приходилось для смотра или службы его в долг брать. Либо у купца, либо у своего собрата дворянина, но более успешного. А как отдавать, коль крестьяне либо уже утекли, либо с нетерпением на сторону смотрят?
— Так чего хотят-то дворяне? — усмехнулся Андрей, прерывая словоизлияния Захарьина.
— Так известно, чего, — удивлённо захлопал глазами Пётр Яковлевич. — Дворяне крепости хотят на крестьян, твёрдой крепости, лет на десять. Чтоб не сходили в Юрьев день, не оставляли их поля впусте…
— Ага, — усмехнулся Андрей. — Дворяне, значит, крепости хотят на крестьян, а крестьяне хотят выхода. И как тут быть?