— Не вижу ничего сложного, князюшка, — снисходительно, словно на несмышлёного, глянул на него Захарьин. — Дворянин, он ведь оплот государев. Без дворянства, без его воинской силы, державе не устоять. Дурят крестьяне. Как есть дурят. И то от лукавого всё.
— А может от глупости? Не думал с этой стороны Пётр Яковлевич?
— Государев человек…, - начал возмущаться вскочивший с лавки Михаил Юрьевич Захарьин.
— А ты, Михаил Юрьевич, чужую глупость за служением не прячь, — тоже подскочил князь. — Что, те дворяне, что в мануфактуры вложились да с того живут себе припеваючи, не так же службу несут? А те, кто по-новому пахать землицу согласился, разве не больше хлеба собирают, чем те, кто всё по старине живёт? Так отчего у одних ум есть, а у других его нет? И почто вольный землепашец должен за чужую глупость своею судьбой рассчитываться? Может тогда уж ты, Михаил Юрьевич, мошной тряхнёшь да дворян на свой горб взвалишь?
— Ты чего несёшь, князь! Тут божий промысел для смерда, нашему разумению недоступный: родили тебя крестьянином, так чего на судьбу обижаться? Грех это! Мир так устроен: знатные люди правят, дворяне воюют, смерды на земле сидят и всех кормят.
— То не божий промысел, — пристукнул посохом о каменные плиты пола Андрей. — То людское устроение! Я вот ведаю, что ежели дворянин не понимает, как надобно хозяйством управлять, то ему никакая крепость не поможет. Насмотрелся на таких. Я в своих вотчинах уже с десяток лет по-новому хозяйствую, урожай обильный снимаю, а дворяне-соседи всё по старинке пашут, да плачутся, что земля у них родит плохо. — Тут, надо сказать, Андрей слегка приврал, так как его соседи в основной массе своей давно уже на его метод хозяйствования перешли, но по началу-то именно так всё и было. — А то, что зерно, рукой посеянное, растёт абы как, да ещё и птицы половину склюют, то своим умишком не доходят. Привыкли на подсеке жить и по-иному хозяйство не мыслят. А то, что дай землице обильный пар и она тебя за то добрым урожаем отблагодарит — то им в тягость понимать! Зато моим полям завидуют. Да потраву несут — мол, по колдовству так только может быть. Идиоты! И ты, окольничий, из-за идиотизма одних хочешь лишить воли других? Бунтов крестьянских хочешь? Восстаний супротив власти?
— Да что с тех бунтов, — усмехнулся молодой Бельский. — Дворяне мигом всех в капусту порубают.
— Ой ли, Дмитрий Фёдорович, — саркастично улыбнулся в ответ Андрей. — Аль не ведаешь ты, как всего пяток лет назад вся немецкая земля от восставшего крестьянства полыхала, а вооружённые смерды били своих рыцарей в хвост и гриву? Вся закатная империя напряглась, чтобы силу восставших подавить. И то пять лет старались. А вот гуситов и того больше, полвека давили. Ты подобного на Руси хочешь? Так не дай тебе бог, князь, узреть мужицкий бунт — бессмысленный и беспощадный!
То, что Бельские примкнули к Захарьиным, Андрея несколько удивило. Занимаясь политическими раскладами при дворе, он обнаружил интересную вещь: потомки татарской знати и потомки выходцев из Литвы как-то слишком крепко сдружились. И несложно предположить против кого. Недаром церковных бояр и княжат севера зятьями в их семьях встретить было довольно сложно. Подобное разделение было интересно для будущей схватки за регентство (ведь Василий Иванович не вечен, да и умер от болячки, которую излечить попаданец даже не будет пытаться, ибо сам не ведает как). Но причину, почему к этому союзу примкнули старомосковские бояре Захарьины, он пока не ведал. Ну не из-за легенды же, что их предок из Прусс вышел?
— Людей в крепость садить нельзя, продолжил он. — И десяти лет не прошло, как Собор решил, что православный в холопах быть не может и что же, в угоду дворянам то решение отменять?
— Так не вечная же крепость будет? — толи и в самом деле, а толи наигранно удивился князь Телепнев-Оболенский.
— Позволь тебе, Иван Васильевич, напомнить одну мудрость: нет ничего более постоянного, чем временное. Дворянам, особенно самым глупым из них, быстро понравится, что люди не смогут от них уйти, какую бы чушь они не делали. Сейчас ведь как: захотел взять больше положенного, крестьянин пальцем у виска покрутил и в Юрьев день отъехал туда, где лучше. А будет крепость — начнут дворяне сначала две, а потом и три шкуры с крестьянина драть. И побегут тогда людишки во все стороны.
— И то верно, — негромко крякнул Немой, вступая в спор.
Андрей, услыхав голос главы клана Шуйских, усмехнулся и опустился на лавку. Ой не зря он прибирал к рукам корчмы и подорожные харчевни. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке — народная мудрость не с потолка берётся. Подвыпившие клиенты начинали говорить свободнее, обсуждать самое наболевшее, а люди Андрея их слушали, кивали, да всё услышанное записывали. Так что о брожении в дворянской среде он узнал заранее. Как и то, что самые обнищавшие к кому-то из думцев за защитой пошли. Видать совсем служивых припекло, раз решились на такое. Потому что, если кто на Руси и был в это время последовательным противником закрепления крестьян, так это русские аристократы. И не верьте советским учебникам и на голову ушибленным русским либералам: поначалу русская знать в основе своей была против крепостничества. Ей, как это ни странно, было выгодно свободное перемещение рабочей силы и всё, что они хотели, лишь упорядочить этот процесс. А то ведь было время, когда крестьянин мог сорваться прямо посреди полевых работ, бросив поля на произвол судьбы. Появление Юрьева дня привело лишь к тому, что хозяин земли теперь был твёрдо уверен, что его поля будут вспаханы, а урожай собран. По сути это было этаким "страхующим пунктом договора аренды". И введение крепостничества плохо сказалось бы на их родовых вотчинах.