Молодой парень в выцветшей гимнастёрке устало махнул рукой:
– Не, шпана одна. Сейчас по приютам распихаем, они опять сбегут и так, пока до зоны не добегаются. Ну, а кто и под…– он вздохнул, – безнадёга, одним словом.
– Ясно. – Он повернулся к выходу. – Les fleurs de la révolution. (Цветы революции)
– La révolution dévore toujours ses enfants. (Революция всегда пожирает своих детей)
Комиссар резко повернулся, встретившись взглядом с подростком. Чистый, ладно подогнанный костюм, чуть насмешливая улыбка, между пальцами катает хлебный мякиш.
– Знаешь, кто такой Дантон?
– Куда нам – сирым и убогим. Тем более, это не его метафора.
- И чья же?
- Пьера Верньона, правда, звучит иначе, но смысл передан верно.
- Да, «…как бог Сатурн пожирает своих детей».
- Вам виднее, кто вас сожрёт.
Ещё секунду задержавшись взглядом на парне, глава Чрезвычайной Комиссии по борьбе с бандитизмом вышел, закрыв дверь. Подождав, пока сопровождающий закроет дверь, задумчиво прошептал:
– Интересный «француз». Коля, что по нему известно?
– «Щипач», крутился возле «Астории», в «гастроли» недавно, южный загар ещё не сошёл. Накрыли на «хате», во время облавы по адресам ночёвок. Деятельные старушки им там платную «гостиницу» устроили. У нас пока чистый, что по соседям – не знаю, нужно запрос делать.
– Как зовут?
– По кликухе – «Князь», а по имени чёрт его знает. У них для каждого случая имена разные.
– Ясно. Князь, говоришь? Вот что, когда распределишь эту гопоту, аккуратно, чтоб перед своими не засветить, доставишь его ко мне. Когда распределять будете?
– Завтра.
– Значит, завтра я буду у себя.
Александр Яковлевич Ярцев перечитывал сводки происшествий за ночь, когда в дверь постучали. Оторвавшись от них и сложив в папку, он поднял взгляд к двери:
– Войдите.
В кабинет заглянул Николай:
– Товарищ Народный Комиссар, по вашему распо…
Ярцев махнул рукой:
– Чего там, Коля?
– Вот, – он подтолкнул в кабинет Костю, – Доставлен со всем сбережением.
– Хорошо, оставь нас.
Когда дверь захлопнулась, он рукой указал на стул:
– Присаживайся.
– Я здесь постою.
– Хочешь – стой, ноги твои, сам ими и распоряжайся.
Костя переступил с ноги на ногу и нехотя подошёл к стулу:
– Не, я лучше на нём «постою».
Мужчина улыбнулся, доставая чистый лист бумаги. Придирчиво выбрав из стакана карандаш, посмотрел на парня:
– Фамилия, имя, отчество?
– Так Костей зовут, а остального и не припомню.
– Это как же так, революционеров французских цитируешь, а род свой забыл?
– Так то – революционеры! Они с ихним французским царизмом боролись.
– За что боролись… Ладно, пошутили и достаточно. Отца как звали?
– Ну… так… Вольдемар.
– Немец, что ли?
– Голландец, его предки ещё к Петру Первому перебрались, корабли строили. За усердие и дворянство получили.
– Из мастеровых, стало быть, род твой? А как же кликуха твоя громкая, самозвано титул приписал себе – «Князь»?
Костя опустил голову:
– Мама.
– Что – мама?
– Мама была княжна, но не по роду – по крови.
– Понятно, фамилию спрашивать не буду. Голландская небось?
– Угу.
– Вот тебе и «угу». Полных лет сколько?
– Тринадцать.
– Значит, скоро по УК уже «по-взрослому» за карманы отвечать будешь.
– Отвечу.
– Ответит он. А жизнь свою изменить не пробовал? По-человечески жить, а не как зверь загнанный.
– А кому я – «выкидыш царизма», нужен?
– Значит, и я выкидыш.
– А вы-то здесь причём?
– Ну, как же, становой пристав в чине штабс-капитана департамента тайного сыска. «Душитель свободы» и «палач» в одном лице. А то, что всю мою семью: мать, жену и двух дочек бандиты при ограблении вырезали, мне забыть? Спрятаться? Нет, я их душил, душу и буду душить, хоть в офицерском чине, хоть в чине комиссара.
Костя с удивлением посмотрел на посеревшее лицо мужчины:
– Мою маму тоже бандиты убили, прямо возле хлебной лавки, а меня девятилетнего на улицу вышвырнули и все наши вещи забрали. Даже сапоги взять не разрешили. Весной под дождь босиком выгнали, если бы беспризорники не помогли, сдох бы от голода.
– Вот тогда и давай жизнь сначала начнём, чтобы мамке за сына не стыдно было. А начнём мы её с узаконивания твоей личности – Княжин Константин Владимирович.
После этого жизнь Кости кардинально поменялась. В двадцать девятом окончив семилетку, ему даже полученных до девяти лет углублённых знаний хватило попасть в шестой класс. Костя с благодарностью вспоминал маму, которая с усердием прилежной ученицы «Смольного института благородных девиц» вбивала в него знания, терпя все его шалости. В тридцатом году они по заданию партии отправились на Дальний Восток. После конфликта на Восточной железной дороге в том регионе стало неспокойно: незаконные пересечения границы, контрабанда оружия и шпионаж приняли катастрофические размеры. Молодую, ещё не вставшую на ноги страну терзали и с Запада, и Востока. Пылала басмачеством Средняя Азия, внутри страны свирепствовали банды уголовников,, и Костя с Александром Яковлевичем Ярцевым носились по всей стране, стирая в порошок эти угрозы стране. Суровая школа выживания выковала в нем стальной стержень, а воспитание, заложенное в детстве, приучило к рассудительности и обдумыванию своих поступков. В июне 1941 года он возвращался от границы с Польшей, везя документы по делу которое они разрабатывали полгода, в Минск. Ведя от самой Москвы группу уголовных авторитетов, намеревавшихся с огромной суммой в ювелирных украшениях и царских червонцах улизнуть за кордон, они добрались до границы. Там и встретили войну. Видно, это и был их план – используя конфликт, пересечь границу. Брали бандитов на схроне, вчетвером против восьми. Поддержки ждать было неоткуда. Отправленный человек пропал бесследно, и, кроме как принимать бой, других вариантов не было. В нём Александр Яковлевич получил тяжёлое ранение, а два других товарища погибли. Такая цена была за четырнадцать пудов золота и невозможность его вывезти, вокруг гремела канонада, и лишь удалённость от дорог давала им временную фору. Через два дня наставник умер. Костя тщательно прибрал место перестрелки и, похоронив товарищей, обозначил на карте место схрона. Уголовников он ночью скинул в реку, оттолкнул подальше на течение шестом, отправив кормить раков. Как неделю выбирался к Кобрину, он помнил смутно. А затем судьба связала его с тремя попутчиками, ставшими товарищами по несчастью. В час испытаний на прочность, который придёт с утра, не хотелось оставлять за спиной неясности и недомолвки среди людей, которым он хотел верить. Поднявшись, он вышел в сени. На скрип половицы выглянула Матрёна: