Затем вынырнул красный конь, почти серый от пыли. Лех, весь в грязи, как болотник, взмахом велел Русу скакать дальше, а сам размахивал мечом во все стороны, и за считанные мгновения еще двое неуклюжих всадников отпрянули, зажимая раны, а третий сразу широко взмахнул руками, будто хотел обнять весь белый свет, и откинулся на конский круп.
– Лех! – крикнул Рус в тревоге.
Двое обошли Леха по обочине, один на ходу выстрелил в сторону Руса из короткого лука. Стрела угодила в плечо, но не пробила тугие, как корень дуба, мышцы, а лишь слегка царапнула кожу. Эти земледельцы, судя по всему, совсем недавно слезли с коней и еще не потеряли свое степняцкое умение стрелять на скаку!
Он крепче сжал в объятиях нежное тело. Женщина что-то сказала на своем птичьем языке. Он не расслышал, еще одна стрела просвистела над ухом, зацепила и вырвала прядь волос.
Сзади яростно гремел веселый крик Леха. Средний брат улыбался, как Рус помнил с детства, даже когда тонул в болоте, когда сорвался со скалы и летел в далекий горный поток, и сейчас кричит весело, не подает виду, что задыхается от усталости и, может быть, уже вот-вот сомлеет от многих ран…
Рус натянул поводья:
– Стой, Ракшас!.. Лех, я иду!
Женщина скатилась на разбитую копытами землю, а Рус уже со своей страшной палицей в руке развернул Ракшаса. Позади в пыльном облаке дико кричали кони, звенел металл, звучали изломанные чужие голоса. Леха не слышал, но дети Скифа не уходят в вирий, не захватив с собой многих и многих врагов для услужения.
С боков обойдя пыльное облако, с двух сторон на него неслись чужие всадники. С короткими копьями, с топорами и палицами, одетые плохо, зброя еще хуже, но им нет числа, и потому Рус тоже закричал весело и люто, понимая, что это последний бой:
– Скиф!.. Мы – твои дети!
Он сшибся с передними, бил палицей быстро и мощно, стараясь поразить как можно больше врагов, вокруг падали с криками, он сам ощущал удары, толчки, в него метали дротики, били со всех сторон, кровь потекла по лбу в глаза, он чувствовал ее и во рту, бился из последних сил, уже молча и страшно, нападающие еще кричали, но уже не так люто, в криках злобы чувствовалась и растерянность, слишком много жизней отняли эти двое, но и упускать нельзя, мужчина всегда опозорен, если дает врагу уйти неотомщенно…
Рус услышал и зловещий свист, понял сквозь боль в черепе, что их стараются достать стрелами, дабы не бросать в огонь боя новые и новые жизни, с ревом вскинул палицу:
– Скиф!
Голос его был хриплый, как у Чеха, он сам успел это заметить, пальцы скользили по липкой от крови рукояти, он бросился на врага сам, мужчина не ждет гибели, как вол на бойне, он умеет прыгнуть навстречу и схватиться с самой Смертью… как вдруг двое прямо перед ним упали с седел, а потом начали падать и другие. Из пыльного облака вырвался конь с залитой кровью попоной, седло свесилось под брюхо, а всадник волочился следом, запутавшись в стремени, загребал обеими ладонями разбитую копытами землю.
В пыли как призраки страшно проступили словно в желтом тумане фигуры всадников. Сердце Руса екнуло. Затем из пыли вынырнул Лех, он все еще был на коне, забрызган кровью, глаза дикие.
– Рус!.. Рус!
– Здесь я, – откликнулся Рус.
– Цел?
– Как младенец в люльке.
– Но ты в крови!
– А ты?
Лех засмеялся с облегчением, крепко обнял, наклонившись с седла. Руки его дрожали, на плече была глубокая царапина. В спине торчали три стрелы, но явно не сумели пробить волчовку. Только сейчас Рус ощутил, что спина ноет, исклеванная чужими стрелами. Все-таки у земледельцев нет той мощи в руках, чтобы верно и мощно послать стрелу.
– Расплескали чужое вино! – сказал Лех со смехом, но тут же его лицо помрачнело.
– Что случилось? – встревожился Рус.
– Тебя хоть ранили…
– Разве это раны? – отмахнулся Рус.
– Все-таки кровь. А у меня и того нет…
Из пыльного облака вынырнул на огромном белом жеребце Чех, массивный, как скала, но злой, как снежный демон. Лицо было страшное, и Рус тоже подумал тоскливо, что Лех прав, лучше получить удар топором по голове, тогда бы старший брат пожалел, позвал лекарей.
– Брат! – закричал он торопливо. – Ты опять спас нас! Как ты догадался, где мы будем?
На лице Чеха было сильнейшее отвращение, и Рус запоздало понял, что опять ляпнул глупость. Чех презирает догадки и предположения, называет их забавами волхвов, он всегда рассчитывал и пересчитывал, действовал наверняка, безошибочно, а с волхвами советуется из почтения к старшим и расчетливого вежества.
– Зря я это сделал! – рявкнул Чех так страшно, что конь под ним прянул ушами и чуть присел. От громового голоса взлетели разочарованные вороны с ближайших кустов: во время схватки приближались, присматривались, кого из братьев начнут клевать первым. – Прибили бы вас, меньше бы бед на наши головы! Вы как две чумы на все племя!..
Мимо проехала Моряна, окатив Руса ледяным взором. В руке богатырь-девицы был исполинский топор, по рукоять залитый кровью, с прилипшими к лезвию волосами. Поляница тяжело дышала, ее могучая грудь вздымалась как волны в бурю. Плечи и руки покраснели, словно она вывозилась в малине. Рус на богатырку косился опасливо и почтительно. Никто не знал ее полной силы, но у нее был такой огромный топор, что не всякий поднял бы и двумя руками, но все видели, как Моряна скачет, будто дочь грома, на диком коне, одной рукой взмахивает с легкостью топором, а другой – принимает летящие стрелы на щит размером с дверь сарая.
Безрукавку из волчьей шкуры она, как и почти все воины, носила на голое тело, только в отличие от мужчин скрепляла на груди тонким кожаным шнурком, оставляя полоску открытого живота до поясного ремня, широкого, с двумя швыряльными ножами. Гридни откровенно пялились на края молочно-белых холмов, втайне надеясь, что при очередном могучем вздохе шнурок лопнет. Когда Моряна вздыхала, шнурок натягивался и дрожал, как тетива, полы волчовки раздвигались до предела, и тогда умолкали разговоры, все пялились завороженно… но Моряна переводила дыхание, и снова воображение дразнили только самые-самые краешки белых курганов.
Люди Чеха быстро и умело добивали раненых. Уцелевшие повернули коней, но их догоняли, били в спину, пока последний не пал под копыта. Те два десятка коней, которых Чех вел отдельно, не изнурял работой, сейчас показали, что стоят своего корма.
Среди раненых с длинным окровавленным ножом неспешно ходил Бугай, огромный как гора, медлительный, чудовищно сильный. Он переворачивал чужаков, умело вспарывал бока, с треском выдирал окровавленную печень, еще трепыхающуюся в ладонях, жадно пожирал, шумно чавкая и подхватывая широким языком струйки крови.
Чех опять прав, подумал Рус тоскливо. Он ощутил себя слабым и маленьким. Опять навлек беду на все племя, а Чех в который раз спас, опять все предвидел, рассчитал, даже малый отряд заграждения, так необходимый на месте, все же снял и послал именно в то место, куда они завели погоню…
Он слышал, как Чех орал и выговаривал Леху. Тот повесил голову и даже не оправдывался. Рус тихонько вернулся к женщине. Она сидела в пыли на обочине дороги. Лицо ее было бледным даже под слоем грязи, губу закусила от боли. Рус требовательно протянул руку, она послушно встала, но охнула и упала на бок.
Он соскочил на землю, подхватил на руки. Ее тело было легким, странно горячим, ноздри уловили дразнящий запах, сердце сладко заныло в непонятной тревоге. Он отнес и посадил на коня, прыгнул в седло, и все время кончики пальцев подрагивали от сладостного прикосновения. Возможно, это в самом деле демон. Суккуб, так зовут демонов, которые соблазняют и спят с мужчинами. О такой женщине-демоне он и мечтал знойными летними ночами, когда воздух напоен ароматом трав, когда кузнечики верещат брачные песни, когда все паруется, призывает, поет, тешится, а он, сцепив зубы, лишь шепчет себе горячо, что вот когда завершится Исход, когда выберутся целыми, когда прибудут на незанятые земли…