Спина уперлась в холодную стену. Отступать некуда. Копия занесла меч для финального удара, и в его глазах я увидел то же выражение, что бывало в моих перед казнью врага.
— Ты недостоин нести титул защитника тот, кто защищает только собственное эго, — произнес двойник, готовясь нанести смертельный удар.
И в этот момент я понял.
Понял, почему он знал все мои ходы еще до того, как я их делал. Почему каждое его слово попадало точно в цель. Почему его техника была идентична моей, но превосходила ее.
Двойник не был сверхъестественно быстрым или сильным противником. Он был мной — той частью меня, которую я всегда старался не замечать, запереть в дальнем углу сознания, забыть. Копия состояла из всех моих худших качеств, всех подавленных сомнений, всей правды, от которой я бежал каждый день.
Но у него был один критический недостаток. Двойник не мог быть честным сам с собой — ведь он целиком состоял из самообмана и отрицания.
Я медленно опустил оружие.
— Ты прав, — сказал ему, и эти слова давались труднее, чем любой бой в моей жизни.
Копия замерла с занесенным над головой мечом, явно не ожидая такого поворота. В его глазах мелькнуло что-то похожее на растерянность.
— Ты прав, — повторил, и каждое следующее слово было как удар кинжалом по собственной гордости. — Частично.
Воздух в зале как будто сгустился. Двойник медленно опустил меч, изучая меня с недоумением, словно я внезапно заговорил на незнакомом для него языке.
— Да, я властолюбив, — продолжал, заставляя себя говорить не отводя от него взгляда. — Да, мне нравится, когда мне подчиняются. Когда люди смотрят на меня как на спасителя, как на героя — это кормит мое эго.
Голос дрожал, но я продолжал:
— Да, иногда я ставлю свои цели выше чужой безопасности. Да, я использую людей — даже тех, кого искренне люблю. И да, временами прикрываю это заботой о «высших целях» и «спасении мира».
Двойник стоял неподвижно, и в его лице читалась полная растерянность. Он был создан из моей лжи самому себе, из отрицания собственных недостатков. И теперь, когда я их признавал, он не знал, как реагировать на это.
— Да, я получаю удовольствие от власти, — мой голос становился увереннее и тверже. — От того, что люди доверяют мне свои жизни.
Сделал шаг вперед. Копия инстинктивно отступила.
— Знаешь, что я понял? — внутри что-то разгорается, будто костер, но это не злость и не гнев. Просто жар, какой-то новый. — Если я могу это признать, значит, могу и работать над собой. Каждый день. Становиться лучше.
Делаю еще шаг. Двойник пятится, а его глаза… В них уже нет презрения. Что-то другое, почти как страх.
— И знаешь что? — мой голос звучит тверже, увереннее. — Я буду их защищать. Не потому что я идеален. Не потому что я какой-то герой без изъянов. А потому что это правильно. Защищать тех, кто слабее. Даже если сам далеко не святой.
В тот момент, когда копия в растерянности моргнула, не понимая, как ответить на честность, я рванулся вперед.
Кинжал вошел ему под ребра до самой рукояти.
Двойник удивленно посмотрел на меня, потом на торчащую из груди рукоять клинка. Но в его глазах не было боли или гнева. Медленно, очень медленно на его лице расцвела улыбка — но теперь в ней не было насмешки. Только что-то похожее на уважение.
— Истинная сила воина, — прохрипел он, и его тело начало рассыпаться в мелкую голубоватую пыль, — не в безупречности, а в способности признавать свои недостатки и продолжать бороться. Ты достоин продолжить путь… князь.
Копия окончательно развеялась, оставив после себя только мерцающие в воздухе частицы, которые медленно гасли, словно искры от костра.
Я рухнул на колени.
Признать свои косяки оказалось сложнее, чем любой бой. С каждым «да, я такой» внутри словно кто-то проводил острым лезвием. Неприятно, но честно.
И вот, пока я ковырялся в собственных недостатках, вдруг почувствовал, как что-то меняется. Как будто груз, который я таскал годами, наконец-то свалился с плеч. Легче стало. Да, я не идеален — властолюбив, эгоистичен, временами использую людей. Но теперь хотя бы честно могу себе это сказать. А честность, как ни странно, добавляет сил.
Жив. А значит у меня есть шанс стать лучше.
С противоположной стороны зала раздался громкий скрежет — камень терся о камень с характерным звуком, от которого сводило зубы. Массивная плита медленно, с трудом опускалась в пол, открывая новый проход. Из темного коридора тянуло предчувствием новых испытаний.