Пометавшись по ночному городу, девушка смогла спрятаться в заколоченной купеческой лавке, где кто-то выломал пару досок, после чего, продрожав от холода до утра, приобрела у старьевщика поношенную женскую одежду и уехала из столицы в вагоне третьего класса поезда, идущего на запад, после чего несколько раз меняла маршрут, пока не оказалась в пределах моей территории.
— А вот это я купила в Омске. — на стол передо мной легла одна из многочисленных имперских газет средней степени скандальности.
Я подтянул к себе листы тонкой бумаги и пробежал глазами по заголовкам.
— «Финальный матч по английскому футболу», «Ускоренный выпуск училища корпуса дорожных инженеров»…
— Вторая страница, где про мошенницу… — поджав губы, прошептала Ванда.
— А! — я вчитался с мелкий текст заметки: — Из Соликамска пишут…Полиция и стража князей Строгановых разыскивают мошенницу…Подделала бумаги о заключении брака и наследстве, отравила князя…
— И что здесь правда, ваша светлость? — осторожно спросил я, постучав пальцем по газетным строкам и глядя в глаза своей собеседнице.
— Ничего, Олег Александрович…- на глазах княгини Строгановой или кто-там она есть, начали набухать прозрачные слезы.
В это время в дверь кабинета тихонько постучали, а через пару секунд, достаточных, чтобы соблюсти приличия, из-за створки двери показалась головка Гюлер.
— Заходи, дорогая. — я кивнул головой. Конфиденциальность конфиденциальностью, но вопрос образовался очень серьезный, касающийся нас обоих.
Жена без тени смущения прошла к столу, уселась на подлокотник моего кресла, сердито зыркнула на Ванду черными глазами и приставила к столу, пахнущее сгоревшим порохом, ружье.
Я подвинул к Гюлер газету и ткнул пальцем в касающуюся Ванды заметку. Степнячка внимательно прочитала газетную заметку, внимательно осмотрела замершую Ванду, после чего бесцеремонно спросила:
— Ребенок от кого?
— Какой ребенок? — опешила Ухтомская.
— Ребенок…- тоненький пальчик уперся в живот нашей гостьи: — Ты не знала?
— Я уже две недели прячусь, как заяц…- лицо Ванды исказилось в некрасивой гримасе, и она захлюпала носом: — Я думала, что это от волнения…
— Ну что-ты, что-ты… — Гюлер подскочила с подлокотника и, с необычайной для нее нежностью, приобняла плачущую девушку, гладя ее по трясущимся от рыданий, плечам: — Все будет хорошо, здесь тебя никто не обидит…
— Кстати, насчет не обидит… — честно говоря, мне не хотелось слушать, берущие за душу, рыдания моего бывшего министра пропаганды: — Ванда Гамаюновна, не то, чтобы я не верил, но если люди спросят — у вас есть документы, подтверждающие ваш высокий статус?
Ванда справилась с рыданиями, отерла лицо от слез и попросила позвать в кабинет ее личного слугу…
Не скажу, чтобы я прямо так и доверял этой непонятной девице, но появившийся на пороге парень, одетый в крестьянскую, сильно ношенную одежду, с простоватым лицом, что внес на вытянутых руках нечто, завернутое с серую от грязи, наволочку, на наемного убийцу с бомбой совсем не походил.
Парень поставил свою ношу на стол и, неуклюже кланяясь, попятился к двери, а Ванда откинула ткань и начала ковыряться в замке маленьким ключиком, висящим на шнурке на девичьей шейке.
Замок щелкнул, после чего девушка провела ладонью над металлическими петлями небольшого сундучка, по которым пробежали фиолетовые огоньки, очевидно снимались защитные заклятия, после чего крышка откинулась. В верхнем отделении лежало несколько столбиков, очевидно, с монетами, в холщовых мешочках и пухлая пачка имперских ассигнаций, а из нижнего отделения было извлечено несколько бумаг, которые легли передо мной.