Ялик у берега сильно качало прибрежной волной, поэтому капитан ловко соскочил в воду и в два шага добрел до берега, благо предусмотрительно обул высокие сапоги.
— Я Бойко Велемирович Надеждин, капитан парохода «Тобол» княжеского дома Строгановых. Кто вы такой и почему напали на нас?
— Великий князь Олег Александрович, княжество Семиречье…
— Не слышал о таком…
— Так и я о вас не слышал капитан. Ладно, суть не в этом. Я здесь представляю интересы княгини Строгановой Ванды Гамаюновны…
— А! А вот об этой девке я что-то слышал…
Нас разделяли два шага, и вот уже ничего не разделяет, а мой револьвер упирается прямо в середину загорелого капитанского лба, сбив фуражку на землю.
— Мы же на переговорах, так нельзя! — сипит капитан, показывая выпученными глазами себе за спину, где на лавке ялика лежит белая тряпка, привязанная к палке.
— Капитан, оскорбление правящей особы, да еще и совершенное ее подданным, является тягчайшим преступлением, и никакая белая тряпка не может тут служить оправданием. А я держал в руках брачный договор между князем Борисом Милановичем Строгановым и его супругой — Вандой Гамаюновной, а также его завещание в пользу той-же Ванды Гамаюновны, все скрепленное магическими печатями и все документы подлинные. Кстати, по завещанию все вокруг, в том числе и ваш пароход с баржей и грузом принадлежат Ванде Гамаюновне, а не тому гуляке в столице, что прогулял все свое добро, отравил двоюродного брата и теперь пытается уничтожить его вдову, которая носит в себе наследника рода Строгановых…ь
— Но мне говорили…
— Тот, что говорит что-то иное является государственным преступником и подлежит казни. Вы, капитан, являетесь таким преступником? — я взвел курок револьвера.
— Вы не можете выстрелить в меня, я под охраной обычая… Ваше имя покроется несмываемым позором…
— Боги с вами, капитан…- я отступил на шаг, опустив револьвер: — Я глава государства, у меня таких пароходов, поездов, городов и шахт…много. Тысячи людей работают на меня и готовы умереть по моему приказу. Для меня государственные интересы выше всех этих обычаев, а мое имя, в любом случае будут поливать грязью, потому, что на моем уровне врагов считают сотнями. Я могу сейчас застрелить вас, того молодца, что подслушивает нас из лодки и всех, кто целится в меня с борта вашего судна, и мне наплевать, что обо мне кто-то скажет. Тысяча сюда, тысяча туда — судьба десятка человек никого уже не волнует.
— Что вы хотите? — уже сдался капитан.
— Я хочу…Кстати, у вас на корабле что-то горит.
Потом мы с матросом, на пару, гребли в сторону корабля, рывками бросая ялик вперед, а капитан, забравшись на кормовую банку, зычным голосом, перемежая слова матом, руководил мечущимися по пароходу матросами. Оказалось, что горит не пароход, а принайтованная за кормой буксира баржа с ценным грузом, что тоже неприятно. Пока подтянули за концы баржу, пока перебросили сходни…
В общем, пара сотен драгоценных шкурок соболя были уничтожены, а примерно сотня сгодятся только на детские варежки.
Пока капитан орал, пытаясь выяснить что произошло, я задал логичный вопрос — а где, собственно, находится господин управляющий Савва Никитович Бочкин, который должен был следовать этим кораблем?
Минут через пять выяснилось, что за суетой, случившейся из-за ружейного обстрела с берега, все упустили из виду фигуру господина управляющего и сопровождающего его слугу, а теперь на борту отсутствуют и тот, и другой, кроме того исчезла лодка –плоскодонка, что на всякий случай находилась на корме баржи.
Ну, теперь мой счет к управляющему сильно вырос, и я не уверен, что мое желание мести за триста шкурок удовлетворит его собственная шкура, содранная с него…
Как-то само собой получилось, что капитан, отдав срочные распоряжения по пресечению пожара, встал напротив меня, всем видом показывая, что ожидает моих распоряжений.
— Бойко Велемирович, мой вам совет — встать на якорь, приводить баржу и груз в порядок и ожидать подхода каравана с вооруженными пароходами и войсками. Там вам стоит попасть на аудиенцию к княгине Строгановой Ванде Гамаюновне, выразить ей свое искреннее желание служить, после чего следовать ее указаниям, и тогда никто и никогда не вспомнит о ваших дерзких словах, произнесенных…
— Ваша светлость, я кабы знал… Да я бы никогда…
— Да, капитан… Если вдруг здесь снова покажется господин Бочкин — не сочтите за труд, просто пристрелите его, этим сделаете мне очень приятно.