Рагдай и Залешанин бежали через переулки, кровь текла из пробитого плеча богатыря все сильнее, он был бледен, дышал тяжело. Залешанин тащил упорно, но в голове мутилось от слабости, дыхание вырывалось с такими хрипами, что обжигало горло. Рагдай надсадно сипел, изо рта потекла струйка крови. Он уже не уговаривал оставить его, а Залешанин тревожился, не пробило ли тому легкие, вон даже пена кровавая с губ… Хотя легкие вроде бы ниже плеч…
Погоня слышалась все ближе, кольцо смыкалось. Рагдай встряхнул головой, глаза ввалились на бледном как смерть лице.
– Ну, все… дальше и ты не сможешь…
– Ты… прав… – прохрипел Залешанин.
Он прислонился с ним, не выпуская из рук, к каменной стене. Рагдай сунул два пальца в рот, пронзительно свистнул, перевел дух, свистнул еще, теперь уже в четыре пальца. Залешанин тупо смотрел сквозь разъедающий глаза желтый пот, вонючий и едкий, будто луковицей потер, голоса послышались совсем близко, на этот раз донесся и яростный лай собак…
Внезапно слева наперерез по узкой улочке выбежало с десяток городских стражей. Толстые, неуклюжие, но все свежие, а тут руки разжимаются, ноги не держат, а прохожие разбегаются, прячутся за калитками, жмутся по углам и в простенках, прячутся за карнизами, только бы не попасть в схватку.
– Бык! – прокричал Рагдай хрипло.
«Да что ты орешь, – мелькнуло в голове Залешанина злое. – Тоже мне клич! Хотя бы «Русь» или там имя той, что народит тебе мудрецов и героев…»
На них бросились с ходу, без переговоров. Явно уже знали или услышали про них, и Залешанин с усилием поднял палицу. Рагдай вскинул меч. Они пошатнулись от налетевшей волны человеческих тел, отступили невольно, спины уперлись в стену, и тут оба поняли, что пришел смертный час, но даже перекинуться словом не могли, сражались, сцепив зубы и задержав дыхание, зная, что сейчас все кончится…
Звон железа и крики раздавались и совсем рядом. Когда неожиданно стало полегче, Залешанин рискнул скосить на миг глаза. Там кривым мечом сражался здоровенный мужик, а за его спиной умело орудовал узкоглазый степняк в богатой одежде. Часть стражи отступала перед их ударами, а когда глаза мужика встретились с глазами Рагдая, он гаркнул зло:
– Печеный!..
– Дальше, – потребовал Рагдай.
– В боку… нож точеный, – ответил мужик задыхаясь. – Отступайте вдоль стены… Черт бы вас побрал…
– Спасибо, – прохрипел Рагдай. В горле у него сипело, глаза закатывались.
Залешанин подхватил витязя под руку, в ладони стало липко и горячо, потащил вдоль стены. Узкоглазый отступил, пробежал вперед, что-то крикнул. В стене отодвинулась неприметная калитка. Залешанин, не раздумывая, ввалился, таща Рагдая. За спиной слышались озлобленные крики, звон железа, ругань, потом внезапно – восторженные крики, отчаянный рев, в котором были злость и разочарование…
Залешанин был в малом дворике, Рагдай вопросительно поднял голову, глядя на смуглолицего. Тот с саблей в руке выждал, когда в проем нырнул чернобородый, быстро захлопнул калитку, задвинул толстенный засов, и все четверо по знаку чернобородого побежали через дворик к зияющему входу в дом.
Они пронеслись по комнатам, чернобородый что-то кричал на бегу, выбежали в другой дом, пробежали снова через дворик, затем через сад, выбежали на улочку, долго неслись вдоль высокой стены из накаленного камня, нырнули в калитку, вбежали в дом.
Сильные руки подхватили Залешанина, густой голос прорычал:
– Что с ними, Козьма?
– Не знаю, – ответил до грохота в ушах голос, в котором Залешанин узнал голос чернобородого, – они крикнули заветное слово.
– Эк угораздило…
– Да, нам не позавидуешь…
Залешанин чувствовал, что сидит на лавке, упираясь спиной в стену. Заботливые руки стирают мокрой тряпкой с лица пелену мутного пота. В ушах грохотала копытами конница, так могла нестись только орда степняков, не сразу сообразил, что стучит, едва не выпрыгивая, его сердце. В помещении стоял надсадный прерывистый свист, но скоро сообразил, что свистит в его раскаленной бегом груди.
Рагдай сидел рядом, его тоже обтерли мокрой холодной тряпкой. Залешанин видел, как витязь жадно ловит языком холодные капли, не замечая, что смешаны с его горько-соленым потом. В комнате суетились люди, переговаривались негромко. Звякал металл. После яркого солнца Залешанин с трудом различал лица.
Чернобородый сказал с досадой:
– Угораздило же услышать это словцо!.. Теперь все нажитое – коту под хвост. А сколько карабкался наверх, состояние сколачивал, в совет квартала вышел… Уже вся восточная пристань моя… почти вся моя, одного ромея осталось дожать – и все склады, таверны, причалы… эх… все перешло бы под мой кулак.
Залешанин слушал не понимая, а Рагдай, ему перевязывали раны, сказал утешающе:
– В другом месте наживешь…
– В другом, – огрызнулся чернобородый зло. – Это не мечом махать, здесь годами карабкаешься со ступеньки на ступеньку! А мне опять с пустого места…
– Ну, великий князь золотишка подкинет…
– Что золотишко! У меня и своего здесь нажито. Ромеи только думают, что хитрее их нет на свете. Но где один киянин пройдет, там трем грекам делать нечего. Но не все покупается золотом. А доброе имя купеческое? А доверие? Это ж сколько времени еще минется…
Заботливые руки сунули Залешанину ковшик. Он жадно прильнул, чувствуя холодную тяжесть, выпил залпом, потом лишь поперхнулся, ощутив, что проглотил не родниковую воду, а охлажденное вино.
– Сюда точно не придут? – спросил Рагдай.
– Как это не придут? – оскалил чернобородый купец зубы. – Стал бы тогда беспокоиться!
– Тогда надо срочно…
– Ничего пока не надо. Пусть чуть уляжется. Придут потом, когда соберут все клочья, соединят, поломают головы. На это уйдет вечер, а то и вся ночь. До утра тут безопасно. А в полночь вас выведут… а только и мне… какая жалость!.. уже здесь заказано.
Залешанин начал понимать, чернобородый был послан не купцом, а лишь прикидывался купцом, дабы в случае чего прикрывать тайных людей киевских князей. Но вошел во вкус, развернулся, в самом деле успел нажить состояние, потеснил других купцов, подмял под себя не одного купца-соперника…
– Ты еще арабских стран не видывал, – донесся утешающий голос Рагдая. – Один Багдад чего стоит! Гарун аль-Рашид, Шахерезада, лампа Аладдина, Синдбад… Эх, тебе радоваться надо, а не тужить. Ты еще в полной силе, а уже сиднем стал…
– Сиднем? – огрызнулся купец. – А кто твоего дружка Манфреда от алеманов вытаскивал?
– Ну, когда это было…
– А кто помог бежать Лешку Красноухому из Британии?.. Я уж молчу, что это мои деньги… ну, вверенные мне князем, помогли тебе выбраться из оков исландского ярла.
Рагдай сказал успокаивающе, словно купец не спорил, а поддакивал:
– Вот видишь, ты уже продрог на севере. А Царьград – это тоже север по сравнению с роскошью Востока, его сералями, гаремами, драгоценностями…
Купец умолк, Залешанин видел по его затуманившемуся взгляду, что уже примиряется с потерей имущества… если не успеет еще сегодня вечером срочно все продать, и уже перебирает страны, в которых не бывал, но наслышан много.
Царьград никогда не спал, но на рассвете, когда на Руси встает стар и млад, все же чуть затих. Купец вывел обоих через десяток двориков, потайных дверей. На улочке пусто, даже сравнительно чисто: объедки подобрали бродячие собаки, а помои из окон начнут выплескивать ближе к вечеру.
Залешанин бурчал, чалма налезала на лоб, полы халата раздувало ветром. Со стороны он выглядел как старый калека. Правда, его и разрисовали под старика: лицо коричневое, морщины, глаза натерли какой-то дрянью: красные и старческие, слезятся. На спине, горбясь, тащил широкую корзину с тряпьем, крышка откинута, вон громоздятся цветные тряпки. А то, что на дне во всю ширь затаился щит, уже набивший ему всю спину до кровоподтеков, знают только он да этот спесивый восточный купец, в котором мать родная не признает Рагдая.