Впрочем, только безумцу пришло бы в голову штурмовать крепость с юга или с юго-востока. Со стороны Тускари хорошую службу курянам сослужил почти отвесный обрыв. Мыс, образуемый при слиянии двух курских рек, который с севера замыкала крепость, был сплошь изрезан большими и малыми оврагами, искусно защищенными от осыпания и размывания, что многократно усиливало оборонительную мощь детинца. Это потом, когда природная твердыня потеряет свою ценность, обрывы осыплют, спланируют, на их месте проложат улицы:
- Ты кто таков? - Вопрос исходил от плечистого, примерно одного возраста с Романом, парня, одетого небогато, но добротно. - Тебя кто пустил? - продолжил он, важно уперев руки в широкий пояс турьей кожи, которого ему ни по возрасту, ни по положению носить не полагалось.
- Тебя, глуздырь*, забыли спросить, когда пропускали, - ответил Роман, рассудив, что такой тон с его стороны будет в самый раз.
- Это Ромша-Немой, приемыш Людоты, - услужливо пояснил из-за плеча товарища второй парень, одетый, как и первый, но ниже ростом и без воинского пояса.
- Какой такой приемыш? - недобро усмехнулся первый. - Холоп он, а не приемыш! А холопам тут не место.
Парень явно искал ссоры. Можно было промолчать и, наверное, избежать её. Но тогда унижение легло бы не только на Романа, но и на всю кузнецкую слободу, а главное - на Людоту.
- Слышь-ка, паря, - начал Роман. - Ты пояс-то распусти чуток. А то, неровен час, с натуги в штаны наложишь - уж больно пыжишься.
Роман рассчитывал на долгую разговорную прелюдию к драке - так было принято. А там, глядишь, появится Людота и потасовки удастся избежать, сохранив честь и свою, и слободы. Но "собеседник" был явно не силен в словесах и, очевидно, поэтому незамедлительно ударил.
Роман счел полезным слегка посторониться. Кулак в обшитой сыромятными накладками рукавице прошелестел над головой. За такими накладками вполне могли быть вшиты свинцовые пластинки - для весу. Да и без них мало не показалось бы.
От неожиданного промаха забияка поскользнулся на утоптанном снегу и упал.
- Не расшибся ли, болезный? - участливо спросил Роман. - А ты попроси приятеля, пусть соломки принесет подстелить.
Парень вскочил и ринулся в атаку, но после очередного промаха опять оказался на снегу, теперь уже от подножки.
В представлении Романа схватка выглядела не совсем честной именно с его стороны - за плечами забияки не было многовекового опыта восточных единоборств, в чем сам Роман кое-что понимал. Впрочем, в конце двенадцатого века таких навыков еще не было и на Востоке.
...- Вот опять промахнулся, - подзадоривал Роман противника. - Ты пошел бы с забором подрался - может, попадешь.
Драка привлекла внимание. Приворотные дружинники, с интересом наблюдавшие за стычкой, громко смеялись, довольные не только увиденным, но и услышанным:
- Вот тебе и немой.
Из разных концов крепостного двора подходил народ. Разнимать драчунов никто и не думал. Наоборот -советовали:
- Слышь-ка, Нелюб, - так звали парня-задиру, - ты его кулаком не возьмешь, за оглоблей сбегай - вернее будет.
- Иль за товарищами, а то твой дружок пропал куда-то. Только бери человек с десяток - меньше не сдюжат.
Подошел и стал поодаль средних лет человек, одетый не богаче других, но по тому, как остальные поспешно расступились, давая ему обзор, стало заметно, что чина он немалого.
Противник Романа после очередной неудачи, подстегиваемый насмешками, окончательно вышел из себя - рука потянулась к голенищу сапога, и в ней оказался внушительных размеров изогнутый нож-засапожник.
Роман ни разу не ударил противника, но сейчас решил изменить ход боя. Этому намерению помешал человек, стоявший поодаль:
- А ну, дай-ка нож.
Голос был негромкий, но властный. Подействовало мгновенно: Нелюб опустил засапожник, обмяк, покорно подошел и протянул оружие рукояткой вперед, даже не пытаясь оправдываться. Но, должно быть, во сто крат обиднее поражения и отобранного ножа стал приказ незнакомца:
- Пояс отцовский больше не носи, не позорь его памяти. Оденешь, как заслужишь. - После сказанного нож без усилия был отброшен в сторону. Засапожник пролетел метров десять и чуть не по рукоятку вошел между бревен на самом верху ближайшей городни. - А нож твой пусть у всех на виду покрасуется - чтобы глупость твою помнили.
Зеваки, оживленно переговариваясь, разбрелись. Роман, остывая от драки, подробнее рассмотрел того, очевидно, пользовавшегося немалым уважением, человека. Ростом и внешней крепостью он мало отличался от остальных - были здесь мужики и повыше и пошире. Но что-то мешало усомниться в его физическом превосходстве над окружающими. Одет был в волчью, мехом наружу, безрукавку поверх простой, без вышивки, холщовой рубахи. Без шапки - седеющие волосы схвачены сыромятным ремешком. Ни оружия, ни воинского пояса - и так видно, что воин немалый.
- А ты, молодец, чей будешь?
По его холодным серым глазам трудно было сообразить, как расценено его, Романа, участие в драке:
...В то, что он немой, поверили, но неизвестно, как сложилась бы его дальнейшая жизнь в этом мире, если бы Людота, видно, из благодарности за спасенного Романом сына, не взял его в свою семью - то ли пленником-холопом, то ли приемышем:
- Там видно будет.
Их речь Роман скоро стал понимать, но заговорить не решался. Боялся выдать свою чужеродность. Только месяца через два, имея уже солидный, втихомолку собранный запас слов, он осмелился заговорить.
Роман, как смог, изложил свою "легенду": единственное, что он помнит из своего прошлого, что родителей его убили тати-разбойники на киевской дороге. Сам он уцелел чудом: оглушили дубиной, отчего, наверное, потерял память и речь. Кем были его родители, где жили и были ли родственники - ничего не помнит. Еще помнит, что его зовут Романом.
- Знамо дело, - рассудил Людота, а с ним и вся кузнецкая слобода. - Вон в летошний год Вакулу-гончара ошеломили кистенем, так он тоже забыл, как его звать-величать, и молвит невразумительно.
- А имя у тебя княжье, - решил кузнец. - Не по чину. Будешь Ромша...
...Ответить на вопрос знаемого кметя* Роман не успел - на верхнее крыльцо княжьих хором вышел посадников отрок и, перегнувшись через перила, крикнул:
- Ромша, Людоты-кузнеца приемыш, посадник княжий кличет тебя к себе.
Внутри пахло разморенным от печного тепла деревом и ароматными травами. Окна цветного стекла отбрасывали на выскобленный деревянный пол веселые пятна.
Посадник - еще не старый, но уже седобородый человек - сидел в кресле, искусно сработанном из одного куска дерева. Людота расположился напротив на резной скамье, неуютно чувствуя себя на боярской мебели.