— Боян, бражничать сотникам не давать. Нужно, чтобы к обеду протрезвели. Надо будет поможешь, кого в сугроб засунь, а кого в воду ледяную. Но чтобы после полудня, все были свежи и трезвы. Понятно?
— Что-то случилось княже?
— Совет будет собирать. Вопрос — идти на полян сейчас или нет. Точнее на Киев. Мне тут княгиня сказала, что там дань большая скопилась для хузар. Так?
— Так, княже. Я понял.
— Мизгиря ко мне отправь и посмотрите наши потери. Нужно знать, сколько у нас в строю. Гуннульва с Сигуртом сам найду.
— Княже. — Обратился ко мне Боя. — Там дружинники-радимичи полоненные. Что делать с ними будем?
— Сколько их?
— Около полутора сотен. Еще столько же сумели вырваться из города. Сейчас по округе рыщут.
— Отлично! Где пленники?
— Загнали в три избы. Сторожат их.
— Скажи, что бы их на площадь перед княжеским подворьем вывели.
— Хорошо, княже. — Боян вышел из палаты.
Посмотрел на княгиню.
— Солнышко, ты так и будешь сидеть на этой табуретке?
— Это княжий стол, Ярослав.
— Да наплевать! Давай, переоденься. Платье надень княжеское, шубу, шапочку соболью.
— Зачем? — Удивлённо изогнула левую бровь.
— Вытащим эту табуретку на улицу. Сядешь в неё. Будем суд вершить.
Моментально соскочила и пошла в нашу опочивальню. Три приставленные вчера к ней боярыни, пошли вслед за неё. Она оглянулась.
— Ярослав, а ты что не идёшь?
— А я зачем? — Теперь уже я удивился.
— Хочу, чтобы ты поприсутствовал, как я переодеваюсь.
Ладно, хочет пойду. Что-то капризная становится и требовательная.
Одежду она привезла собой. Хотя и здесь её было предостаточно. Но она сморщила носик и сказала, что не оборванка, донашивать за кем-то вещи. Тоже мне, превереда. По мне так и ничего шмутьё у княжеских жён и дочерей. Могла бы и напялить что-нибудь.
Пока Мстиславу переодевали, кмети вытащили княжий стул на улицу и поставили на крыльцо. Полоняников согнали на площадь. Наконец, жёнушку переодели. Она вышла на крыльцо со мной подруку, я подвёл её к табуретке, вернее к княжескому стулу и она величаво опустила на него свою княжью задницу. Поерзала, устраиваясь по удобнее. Хорошо Вторуша притащил подушечку и успел подложить. Сидеть ей было тепло, мягко и удобно. Пленные мрачно смотрели на княгиню. Правильно, на монарший престол их природных князей устроилась какая-то пигалица, с наглым и надменным личиком. Мне хотелось рассмеяться. Но я сдержался. Тут народ к этому относился очень серьёзно. Не дай бог, кто-то усядется на престол, кроме князя, голову снимут на раз. Боян даже посмотрел на меня вопросительно, почему мелкая, а не ты? Но только усмехнулся и мотнул головой, мол ну её. Хочет ребёнок посидеть на красивой табуретке, пусть сидит.
Я уже хотел начать говорить, начать агитировать за советскую власть, вернее за мою с Мстиславой власть, как откуда то нарисовался Первуша, старший брат моего оруженосца. Он тащил за руку девушку. На ней была шуба, под ней белая нательная длинная рубашка. На ногах красивые онучи или что-то похожее и меховая шапочка на голове. Из под шапки водопадом падали вниз, ниже задницы золото волос. Волосы не были заплетены в косу. Девушке было лет пятнадцать. Красивое лицо, сейчас заплаканное и опухшее от слёз.
— Первуша! Сопляк, куда лезешь со своей девкой?
— Прости боярин-батюшка.
— Кто такая?
— Боярская дочь! Боярина Богумила — Звенислава! Пряталась, я её ночью нашел. Долго искал.
— Что за Богумил, Боян? — Спросил я воеводу.
— Один из самых богатых бояр радимичей. Знатный род.
— Первуша, а где сам боярин?
— А нет его, светлый княже. Кончился! — Первуша засмеялся. Его поддержали дружинники. — И сыновья его кончились. — Он намотал волосы девушки на кулак и дёрнул вверх. — Я правильно говорю, раба? — она закрыла лицо руками. Первуше было семнадцать. Для этого времени он уже взрослый мужчина. Поджар, симпатичен. Настоящий молодой волк, тем более вкусивший своей первой крови.
— Так вот ты кого всю ночь мял, да Первуша! — Крикнул кто-то из дружинников. — Вон как девку укатал! Она стоять уже не может. — Взрыв хохота!
— Это кто кого ещё укатал. — Парировал говорившему, другой дружинник. — Как бы не она, на парня первая набросилась. — Опять хохот.
— Эй, Первуша, отдай девку. Я тебе отрез шелка дам! — Крикнул парню дружинник в возрасте, с бородой.
— Не дядька. Я её на меч взял. Моя она! Я её год назад увидел. Только кто бы мне её в жёны отдал. Да и сама она на меня смотрела презрительно. Я же простой дружинник был, да ещё в молодшей дружине. А сейчас мне спрашивать никого не нужно. Что захочу, то с ней и сделаю. Захочу женой возьму. Захочу рабой своей матери отдам, помои выносить, да меня ночами греть. Захочу, продам купцам из жарких стран. А захочу, убью.