Ещё днём я, используя соляру, бензин, смолу и ещё какую-то дрянь, которую притащили мне плотники, изготовил адское зелье. Не напалм конечно. Но горело мама не горюй! У горшечников конфисковали на нужды фронта все более-менее пригодные горшки. Заливали туда смесь, плотно закрывали и вставляли самопальный бикфордов шнур. Сам делал. Получилось не плохо.
— Ярослав. — Поздно вечером ко мне подошел в тереме, когда я шел в свою светлицу Боян. — Ты не доверяешь Брониславу что-то уж очень сильно. Это вызывает беспокойство и раздражение у других племенных вождей.
— Лучше перебдеть, чем не добдеть, Боян. И пусть я извинюсь перед Брониславом потом, если окажется, что он чист и честен, от меня не убудет, чем я в один прекрасный момент останусь с перерезанным горлом, а Мстиславу потащат к кагану для развлечения. Согласись? Поэтому, за Брониславом глаз да глаз, как и за его людьми. Ты меня хорошо понял, Боян?
— Понял. не беспокойся. Присмотрим.
— Вот и отлично.
В эту ночь, хузары явно не собирались штурмовать. Ещё должны быть переговоры. А их не было. Значит будут утром.
В своей светлице снял куртку, майку. Скинул ботинки. Устал за день, вымотался. И даже н отдавал себе отчёта, что завтра будет жарко и неизвестно, выстоим мы или нет.
Дверь в светлицу приоткрылась и в помещение скользнула девичья фигурка. Мстислава пришла. Вот что делает, бедовая девчонка, спалят же нас! Подошла тихо и села рядышком на кровать. Смотрит на меня.
— Мстиша, ты чего творишь? Хочешь, чтобы тут бунт твои устроили, что я тебя соблазнил?
— Ты боишься, Ярослав?
— Я боюсь не за себя, а за тебя.
— Не бойся, ладо мой. — Она погладила меня ладошкой по щеке. — Кому надо, они и так уже знают.
— И Боян?
— Он тоже.
— И как?
— Ни как. Недоволен, но молчит. Если ты одолеешь сейчас хузар, тебе никто потом и слова поперёк не скажет.
— Ну, я ещё не победил. Поэтому ты сильно рискуешь.
— Мне всё равно. Вдруг завтра случиться страшное и я не увижу тебя больше. Поэтому хочу чувствовать тебя сейчас. Твои руки, твои губы, всего тебя.
— Больно не будет? Ты же только прошлой ночью познала мужчину.
— От тебя мне и мука сладостна. Не гони меня.
Я встал, закрыл дверь на засов. Вернулся к ложу. Мстислава уже легла, пытаясь укрыться льняным одеялом. Я покачал головой.
— Мстиша. Не надо укрываться.
— Почему?
— Раз ты уже познала мужчину и называешь его мужем, тогда должна знать, мужчина любит глазами. Поэтому, даже рубашку свою снимай. Не красней. Чего ты меня стыдишься? Я и так тебя обнаженной видел и целовал и любил. Не надо стесняться.
Она встала прямо на ложе и взяв рубашку за подол подняла выше и сняла через голову. Отбросила её и осталась стоять так передо мной. Руки её дергались закрыться, а щеки алели пожаром стыда. Я подошел к ней и, чуть присев, обняв за талию, поцеловал её в пупок. Она положила мне руки на голову. Посмотрел, стоит, закрыв глаза. Выпрямился и стал целовать её грудь. Один сосок, второй. Услышал, как задышала.
— Ложись солнце моё. Расслабься. Всё будет хорошо.
Присел рядом с ней на край кровати. Стал гладить её юное тело. Гладить и целовать. Ласкать. Нежно гладил её груди, чуть сжимая, играя с сосками, которые отвердели. Мстислава чуть постанывала. Целовал живот. Гладил внутренние стороны бёдер, нежно заставив развести ноги. Поглаживая, доходил до лона. Задышала ещё чаще и стонать стала громче. Ухватила мою руку, которой я поглаживал её лоно, прижала к себе. Потом открыла глаза и потянула меня к себе. Я чувствовал, что она уже готова. Она смотрела на меня, глаза в глаза, обняв меня за плечи.
— Я люблю тебя. — Прошептал ей.
— И я тебя, мой ненаглядный. — Ответила она, сгибая ноги в коленях, поднимая их и обхватывая меня с боков.
Завтра будет тяжёлый день, а сейчас, пусть будет ночь страсти и любви.
Вот и налетели стервятники! Каждый из них желает отхватить кусок побольше, да по-лакомее. Поляне и радимичи, когда-то стоявшие плечом к плечу с моим тато. Жестоко убившие его в один день, перешли на сторону хузар, преклонили колени пред их каганом. Предатели, не заслуживающие пощады, они пришли сами на порог моего дома, сами сделали свой выбор. А мы сделаем все возможное, чтобы наши враги умылись собственной кровью, сотни раз пожалели, прося пощады.