— Недостаточно! повторила она дрожащимъ голосомъ, и поднесла руку въ глазамъ: — для другихъ можетъ-быть… Но вы тогда сами, добровольно, уѣхали, не давъ себѣ труда узнать, что я лично могла думать объ этомъ, договаривала она чуть слышно, склоня голову и отымая руки отъ глазъ. "Вотъ, вотъ, сейчасъ, онъ скажетъ", проносилось въ головѣ ея; ожиданіе сжимало ей грудь до боли…
Онъ заговорилъ опять, но это было не совсѣмъ то, чего она ждала:
— Я уѣхалъ потому, что мнѣ, къ несчастію, нечего было узнавать отъ васъ, княжна, произнесъ онъ медленно и твердо, — я зналъ… Вы могли забыть, понятно, но у меня неумолимая память; я помню все и ничего никогда не забываю… Нѣтъ, то, что вы могли бы мнѣ сказать тогда, было бы для меня недостаточно.
Ей вдругъ стало страшно: она уронила руку, вскинула и остановила на немъ глаза.
— Ecoutez général, начала она, силясь улыбнуться и скрыть обнимавшую ее тревогу подъ развязнымъ тономъ шутки, — вы умны и тверды, и герой, все, что хотите, но въ нашемъ женскомъ сердцѣ вы также мало понимаете, какъ и всѣ мужчины! Вы неспособны принять въ разсчетъ, взвѣсить, сколько въ немъ вѣчно бываетъ свойственныхъ намъ однѣмъ сомнѣній, противорѣчій, неожиданныхъ для него самого капризовъ борьбы… борьбы съ другими, близкими, со всякими рагіі ргіз и установленными взглядами, съ самимъ собою наконецъ… Вотъ вы говорите, что все помните, а помните-ли, что однажды при мнѣ сказала вамъ Lizzy: "Souvent un coeur est tout prêt à se rendre, mais il faut jtout de même le prendre d'assaut?…" Но вы желали брать d'assaut, кажется, одни азіатскіе и турецкіе города…
Бахтеяровъ усмѣхнулся невольно, и нѣкоторое время затѣмъ оставался безмолвнымъ. Онъ пристально глядѣлъ на нее, какъ бы любуясь ею и вмѣстѣ съ тѣмъ какъ бы готовя о ней внутри себя какое-то рѣшеніе, которое она въ свою очередь ждала съ тайнымъ содроганіемъ всего своего существа. То "послѣднее" слово, которое почитала такъ близкимъ она за мгновеніе предъ тѣмъ, уходило теперь, она понимала, въ какую-то смутную, колеблющую даль…
— Можетъ быть, я съ вами спорить не стану, началъ онъ наконецъ, — я былъ, можетъ-быть, слишкомъ робокъ… или слишкомъ требователенъ, какъ вамъ угодно… Но важно дать напиться человѣку, когда онъ умираетъ отъ жажды, а… а не послѣ, словно проглотилъ онъ.
— Послѣ чего? спросила блѣднѣя Тата.
Онъ будто не слышалъ этого вопроса и продолжалъ:
— Какъ бы ни было, я уѣхалъ тогда съ твердымъ намѣреніемъ вырвать все это изъ души, изъ памяти, и… и не могъ… Не могъ заглушить той мучительной жажды любви, счастія, взаимности… Въ азіатской степи, вдали отъ водоворота людскаго, человѣку некуда выкинуть избытокъ своихъ ощущеній; они, какъ рѣдкіе дожди тѣхъ странъ, падаютъ капля за каплей въ тотъ же глубокій колодезь его внутренняго я, переполняя его иной разъ до невыносимой муки. Мнѣ очень часто представлялось въ то время, что мнѣ придется непремѣнно кончить самоубійствомъ или сумасшествіемъ.
— И вы никому не писали оттуда, не желали вѣстей ни о комъ? вскликнула наша княжна съ загорѣвшимися опять надеждой глазами.
Бахтеяровъ пожалъ плечомъ.
— Къ чему? Жажда у меня, я сказалъ вамъ, оставалась та же, но надеждъ уже не существовало никакихъ. Въ душевной моей мельницѣ отсутствовало зерно, жернова мололи a vide и стирали только другъ друга, примолвилъ онъ садясь, и замолкъ.
— И… и что же теперь? замирающимъ голосомъ и со взглядомъ, полнымъ тревоги; проговорила черезъ минуту Тата.
Онъ отвѣчалъ на этотъ взглядъ тѣмъ горячимъ и лютымъ взглядомъ, съ какимъ, по впечатлѣнію произведенному имъ на Скавронцева, глядѣлъ онъ на нее въ первую минуту встрѣчи ихъ на станціи, но голосъ его въ то же время зазвучалъ какимъ-то страннымъ, невольнымъ волненіемъ:
— Я женюсь, княжна! сказалъ онъ.