открываю засов и обнаруживаю на пороге Гольца. Молча отворачиваюсь и пускаюсь в обратный путь до лежбища. — Постой, Стяр! — удивленно зовет Голец. — Чего тебе, кайфоломщик? — оглядываюсь через плечо. — Пожрать найди себе чего-нибудь, выпить тоже… сам… Если побазарить приперся, то жди до начала заката, я еще не выспался. — Да я не за тем, — мотает вихрастой башкой старый приятель. — Князь тебе дар прислал, за пир вчерашний, значит… Чего кривишься, заболел? — Кривлюсь, потому что ты не даешь мне поспать. А еще я не люблю подарки. Ждешь одного, а получаешь совсем другое. У меня с детства так. Сплошное разочарование. Нежданчики типа сюрприза вообще не перевариваю и отношусь с подозрением… Ладно, давай, чего там у тебя? Я протягиваю Гольцу раскрытую ладонь, думая: ну чем скуповатый Рогволд может отдариться, в лучшем случае какой-то цацкой… Покумекав, протягиваю и вторую. Рогволд князь все таки, у него и подарки должны быть княжескими… Ухмыльнувшись, Голец разворачивается к двери и быстрыми шагами выходит из корчмы, чтобы тотчас вернуться, не слишком почтительно подталкивая перед собой долговязого, сутулого типа с клиновидным лицом и усталыми, серыми глазами. Одежда беднее некуда, ножа на поясе нету, а наружность гостя кажется мне до боли знакомой, но с ходу понять где встречались не могу. Прическа у него совершенно идиотская — седеющая шевелюра неровно пострижена под очень короткий "горшок", такую примечательность я бы обязательно вспомнил… — Это что за Гулливер? — спрашиваю, растеряв последние шансы на самостоятельную догадку. — На кой ляд ты его сюда приволок? Кто он? — Его зовут Ольсе… — Ольсе? И что дальше? — Теперь он твой. Можешь убить или отпустить, но я на твоем месте оставил бы при себе. Языку нашему он выучился, силы хоть отбавляй, работает неплохо. Забирай, от подарков отказываться не лепо. Ек макарек! Андрюхе Старцеву раба подогнали! Заслужил, по ходу… дорос до собственного холопа. Нет, ну до чего рожа знакомая! Где же я его видел? — Вы там конопли что-ли дунули в детинце своем? — спрашиваю, отказываясь верить в происходящее. — Ничего мы не дули, — обижается Голец. — Князь Рогвод велел отдать его тебе, сказал, что ты сам привел этого Ольсе из похода на земиголов и будешь несказанно рад такому подарку. Точно! Терпила, которому я проткнул ножом плечо и взял в качестве "языка" где-то под Кумсом. Он со своей братвой спалил княжеские лодии, а потом вывел нас на самого Рогволда и на Вилкуса. Разбойная морда! Гляди-ка, живой! В нашем обозе ему плохо было, болела рана и мерз всю дорогу… Вендар еще переживал, что довезет труп вместо живого товара. — И чего мне с ним делать? Лучше б девку какую подарили, если уж на то пошло… в корчме работать некому. — Дрова заготавливать отправь, мало работы что-ли по хозяйству? — Он же свалит, как только за город выберется. — Ты ему на лбу знак выжги, тогда любой вой или свободный людин его как беглого раба зараз прикончит. — Какой еще знак, ты в своем уме, Гольчина? — Какой у тебя на плече. Знак скорпиона. Многие так своих холопов метят… — Не свалю я, — мрачно произносит Ольсе, показывая убитые кариесом зубы. — В родных местах меня давно не ждут. Я здесь жить хочу. Ишь ты, хочет он… И я бы хотел, кабы раскаленным тавром как скоту шкуру припечь грозили. — Ладно, сам разберусь, — говорю и думаю, что никакого скорпиона этому мужику жечь, конечно же, не стану и вообще я против любой формы рабства. В школе так научили… Я против этого в горах с бармалеями воевал. После ухода Гольца, прошу Росу сварганить нам с Ольсе чего-нибудь пошамать. — Чем в детинце занимался? — начинаю разговор как только вдвоем с подаренным мне холопом усаживаемся друг перед другом за центральным столом в пустой корчме. Видно, что латгалу не по себе делить трапезу с новым хозяином — стеснительно ерзает, в глаза не глядит, голову держит в полупоклоне. Ничто рабское человеку не чуждо, поначалу тяжко, потом привыкается… — Конюшни чистил, ямы выгребал, упряжь починял… много чем. — Ты говорил — не ждут тебя дома… — Нет никакого дома, — отвечает Ольсе, опустив глаза. — Даны сожгли вместе со всей семьей. Ест Ольсе вяло, видать покормили перед выходом. Он возвышается над мисками как Дядя Степа над малышами с картинки из детской книжки. Для человека, недавно освоившего словенский язык, изъясняется он прекрасно, совсем без акцента и запас словарный в норме. — Зачем данам жечь латгалов? — А я и не латгал вовсе. Длинными, костистыми пальцами Ольсе выщипывает мякоть из лежащего в миске куска хлеба, неторопливо засовывает в рот. Деревянный кубок на поллитра меда полностью исчезает в его лапе. Четыре шумных глотка и тара пустеет. — Надо полагать, ты также не Ольсе… — делаю осторожное предположение. Я ловлю взгляд его серых прищуренных глаз и понимаю, что попал в точку. — Яромиром когда-то звали, но было это так давно, что Ольсе уже привычнее. Тебе может и привычнее, а мне вот Яромир больше по нраву, роднее как-то… — Где был твой дом, Яромир? Далеко отсюда? — Далеко. На морском берегу, в славных велетских землях. — Велетских? — переспрашиваю я. — Никогда не слыхал о велетах. Значит ты — велет? — Нас еще лютичами кличут за свирепый нрав и воинственность. Прошли времена, когда мы были многочисленней и сильнее, чем сейчас киевские русы, нас боялись и варяги и даны с норгами. Мы строили города, вели торговлю, пахали землю, в набеги ходили морем и сушью, но доброго мира на нашей земле не было, сосед завидовал соседу, один князь ненавидел другого, года не проходило без войны. Кто-то приводил себе в помощь саксов, кто-то ругов или данов. На мою весь напали даны. Загнали жителей в обчищенные до зернышка амбары и сожгли заживо. Я в это время стоял со своим князем у Лютца, ждали мы там дружественное войско саксов и знать не знали, что даны орудуют у нас в тылу… Узнав о случившемся от боярского гонца, я бежал из княжеского войска и отправился в родную весь. Не знаю как у меня получилось обойти засады зоркой вражеской охраны, но я попал куда так торопился… Лучше б не попадал… Как пьяный бродил я по пепелищу, ворошил остывший прах и выл на щербатую луну в дикой тоске и злобе. В тот миг я действительно хотел обратиться в страшного, беспощадного зверя и рвать зубами глотки тем, кто так поступил с моей семьей. Всех богов перебрал — просил дать мне возможность отомстить… Не знаю кто из них услышал мои мольбы, но утром в весь зашел обоз из трех бычьих повозок в сопровождении десятка данов. Они расселились по трем опустевшим без убитых хозяев домам. Весь день шарили по жилищам и клетям, подчищали то, что не смогли найти их предшественники, складывали добычу в телеги. Я прятался в отхожей яме и беззвучно смеялся, предвкушая сладкую месть. Когда наступила ночь, я убил их всех. По двое на каждого из моих родных. Отрезал головы и выложил ими руну "феу" на дороге в весь. Потом я выбрал себе оружие по-лучше и пошел куда глаза глядели, подальше от тех горестных мест… Воевать мне больше не хотелось. Я проходил весь за весью, город за городом, переплывал реки, нигде надолго не задерживался. Шел я так целый год пока на одной проезжей дороге не напоролся на шайку кровожадных татей. Брать с меня нечего, оставили в живе и взяли к себе, а еще через полгода атамана задрала насмерть раненая медведица и меня выбрали главным. Промышляли мы все больше на правом берегу Двины, в латгальских землях. Сытно жили, народец там не пуганый, главное на одном месте не сидеть, перемещаться, постоянно менять сидки… Перебить охрану и поджечь лодии меня уговорил невысокого роста, хорошо одетый незнакомец, наткнувшись на нас в лесу на лежке. Обещал прилично заплатить. После тяжелого боя со стерегущими лодии русами я ног под собой не чуял, вас увидел, подумал, что земиголы… Про пинок в лицо и нож в плечевой сустав Ольсе-Яромир предпочел вслух не вспоминать. Оно и правильно, незачем лишний раз повторять, что враг оказался хитрее, сильнее и удачливее. Заканчивая рассказ, Яромир, посетовал, что сделал неправильный выбор, когда бросил огнища и пошел со своим князем воевать соседей. Останься дома, глядишь, защитились бы от морских собак — данов… Или в вместе с родными навстречу с богами. Впечатляюсь я грустной повестью Яромира как школьник просмотром героической драмы в видеозале. Проникаюсь нехило и наполняюсь уважительным расположением к собственному рабу. Досталось мужику, под сорок лет, ни дома, ни семьи, так еще в холопы попал на чужбине. Теперь земельку в свое удовольствие не попашешь, соседа не ограбишь — кончилась волюшка. В одном ему повезло однозначно. В том, что дважды попал в мои руки. Там в земиголии, когда я его сразу не порешил, верно угадав в нем предводителя шайки, и сегодня. Силищи в нем еще навалом, при таком росте и длине рук боец, наверняка, не самый худший, как и пахарь… Чуднее подарка я в жизни не получал, зато еще раз убедился в верности собственного постулата о нелюбви к сюрпризам. Огорчится Рогволд? Его проблемы… — Ты свободен, Яромир, — говорю, треская опустошенным кубком по столу. — Топай на все четыре стороны, да смотри не вздумай снова податься в разбойники, узнаю — найду и убью. Лютич шумно сглатывает и замораживается с поднесенным ко рту хлебным мякишем. Сильной радости, однако, в глазах не заметно, оно и понятно, чтобы принять внезапно свалившееся счастье как и горе нужно время… На мягкий шорох за м