Поляки заняли все дороги, захватили в Дорогобуже все армейские склады, стиснули кольцо окружения. Наши выскочили было подраться, но потеряли 2 000 человек. Становилось совсем худо. С окрестных холмов била польская артиллерия, еда закончилась, настал декабрь с холодами. Наши 500 человек пошли в лес по дрова, и все были вырублены под корень. «Немцы» наемные распсиховались, стали обвинять друг друга в измене. Лесли пристрелил Сандерсона прямо на глазах у главкома Шеина. Короче, дисциплина упала до нуля. И начались переговоры. 19 февраля 4634 года русская армия сдалась.
Кампания эта так не задалась еще и потому, что 1 октября 4633 года у нас умер Филарет. Четко скомандовать было некому, и армия князей Черкасского и Пожарского медлила под Можайском. Теперь «неустройства» снова грозили нам самим.
Из-под Смоленска вернулся Шеин, — как раз поспел к собственной казни. Ему прочитали обвинение в военной бестолковости, потом — в корыстных делах, потом — в строгости к солдатам, которым он мешал грабить местное население, чем подрывал боеспособность армии. Припомнили Шеину и прежний плен, и «гордость при отпуске» в поход, и столько всякого-разного, что отрубленная его голова не успела ничего запомнить.
Остальным воеводам тоже не поздоровилось. Измайлова казнили за болтовню при сообщении о смерти Филарета, других перепороли и сослали в Сибирь за неудачную кампанию. Вернее, за компанию.
Писец определенно отметил, что дело Шеина вышло политическим, что покойный Филарет ввел небывальщину — «немецкое» командование русскими войсками, а Шеин перед иноземцами возгордился, вот они его и оклеветали.
Переговоры с поляками закончились 4 июня 1634 года договором «о вечном мире» и почти дружбе, поляки предлагали даже завести «одинакие деньги». В знак доброй воли король выдал русским послам тела бывшего царя Василия, его брата Дмитрия и братниной жены, скончавшихся в придворном плену. Наши имели полномочия выкупить эти тела за 10 тысяч, но Владислав отдал их бесплатно, в шикарных гробах. За это получил ответную любезность — 10 сороков соболей на 3 674 рубля, — по 9 с копейками за шкурку. Шуйского доставили в Москву и с честью похоронили среди царей в Архангельском соборе. Он и сейчас там лежит, можете зайти и посмотреть.
А Михаил «Филаретович», как его с подколкой называли поляки, остался править нами один одинешенек.
Так в буднях и празниках, казнях и проказах родилась вторая наша великая династия — Романовская. И дальше уже она потащила Россию цугом своих царей и цариц, погоняя нашу колымагу плетьми, кнутами да батогами через последние 300 лет великой Империи.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В детстве я как-то спросил отца, что было бы, если бы Троцкий победил в дискуссии. Какой бы это был кошмар!
— Никакого кошмара, — отвечал отец, — мы точно так же шли бы к победе коммунизма под знаменем Ленина-Троцкого, уничтожали левых и правых сталинистов-морганистов, поднимались в штыки «За Родину, за Троцкого!» Потом разоблачили бы культ личности Троцкого и шлепнули в подвале Берию, который все равно бы извернулся быть министром безопасности.
Голова у меня закружилась. И я спросил страшное.
— А если бы Великой Октябрьской социалистической революции не произошло?!
— Ну, сейчас наши точно так же добивали бы шведов (дело было не под Полтавой, а у телевизора — ближе к концу 3-го периода). Только на рубашках у них были бы золотые двуглавые орлы…
Сегодня, наблюдая вялую возню ребят с золотыми орлами, я вздрагиваю: а если бы Мамай не влез в мышеловку между Доном и Непрядвой? А если бы беременная Елена не нагрубила грозному свекру? А если бы Жолкевский не уехал из Москвы помыться и отдохнуть? А если бы Мюрат ударил обходным рейдом на Москву мимо Бородина, а Гудериан — мимо Подольска? Что за ужасы произошли бы?!
Никаких ужасов, ребята!
Ничего более ужасного, чем смерть всех и каждого в свой черед.
Ничего более смертельного, чем унизительный труд от получки до получки.
Ничего более унизительного, чем многолетнее вращение в необъятном ржавом механизме нашей великой страны, которая на всем белом свете одна такова.
И мы с вами остались бы такими же, какие мы есть и какими родила нас наша милая лесная мама в далеком году, задолго до позорного 862 года. Мы точно так же оправдали бы и 1380-й год, — если бы в нем случился позор, а не подвиг, — и 1571-й и 1613-й и 1812-й, 1917-й и 1941-й, как сейчас оправдываем 862-й и 986-й, 1917-й и все прочие русские годы…