Второе собрание прошло без Тюнина. Вел его Василий Толмачев в избе своего брата Александра. Они решили устроить засаду на Верхнесинячихинском тракте.
Мугайский доложил, что Рудаков находится в Алапаевске и дня через три вернется в Топорково. Он-то и настаивал на том, чтобы устроить на него засаду.
23 июня двенадцать человек во главе с Афанасием Мугайским, переночевав в бане лесничества, рано утром двинулись в сторону Верхней Синячихи. Засаду, как рекомендовал оставшийся «для общего руководства» Василий Толмачев, устроили на Старухином болоте, где вплотную к дороге, устланной слегами, подступают густые кусты.
Евгений Иванович Рудаков возвращался в свой район из Алапаевска. Получил необходимые инструкции, жалованье милиционерам — 60 тысяч рублей. Жена тоже ехала с ним.
Вот она, Клава, рядом, на телеге — истосковавшаяся и похорошевшая. Она застенчиво кутается в шаль — живот округлившийся прячет. Обитый белой жестью сундучок с немудреными пожитками в ходке подпрыгивает.
Миновали Верхнюю Синячиху. Возница Федор Сулицин носом поклевывает. Разморило. Не доезжая верст десяти до деревни Мысы, Рудаков спрыгнул с кошевки, пособил жене сойти.
Шли пешком. Начиналось Старухино болото. Бревенчатая гать тянулась почти до самых Мысов. Кряхтя, слез с облучка и возница Сулицин. Лошадь зацокала по настилу, запрыгали, затарахтели колеса.
Клава оперлась на руку Рудакова.
— По ягоды бы сейчас, Женя, — произнесла мечтательно.
Рудаков не успел ответить. Справа и слева, приминая кусты, выскочили вооруженные, заросшие бородами люди.
— Сто-ой!
Рудаков легонько оттолкнул жену и схватился за эфес шашки.
— Но-но, милицейский начальник, — наставляя винтовку, пригрозил длинный горбоносый мужик. — Отпустись-ка от сабельки, нето враз продырявлю.
Несмотря на жару, он был в шинели распояской и в мерлушковой шапке с рыжей опалиной. Видно, прижег у костра.
— A-а, это ты, Терентий? — узнал Рудаков Терентия Богданова, одного из наиболее справных крестьян деревни Брехово. — Иль с покаянием из леса вышел?
— За твоим покаянием, — взъяренно подскочил сзади Мугайский и ткнул Рудакова острием шашки.
Евгений Иванович рванул свою из ножен и полоснул Мугайского, но сталь лишь скользнула по плечу бандита. Рудаков перехватил шашку в левую руку, выхватил наган и прикрыл спиной жену. Шумно дыша и враз оглядывая наседавших на него бандитов, он как можно убедительнее сказал:
— Афоня, уходи подобру-поздорову. Наскребешь на свою голову — вместе с бородой ссекут.
— Но-но, не больно велик в перьях-то.
Из кустарника высыпали еще несколько человек и с гиком бросились на Рудаковых.
«Когда засели в засаду, нам Мугайский заявил, что без его команды не бросаться из засады, и когда проезжали Рудаковы, то их остановили сначала на дороге Богданов и Мугайский, а затем Берестнев скомандовал нам: «Выбегай, ребята!» По его команде мы и окружили экипаж».
Именно в тот момент Рудакову стало окончательно ясно, что эта встреча добром не кончится. Он открыл стрельбу из револьвера, но тут же был сбит ударом приклада. Двое заломили руки Клавдии Никаноровне.
Рудаков смахнул с лица кровь, поднялся. Кто-то снова ударил его штыком. Но он устоял.
— Вы, сволочи, звери! Жену не трожьте. Меня убивайте, а ее не трожьте. Она на сносях.
Афанасий Мугайский дико загоготал:
— Красных плодить задумали? — его шашка, описав кривую, впилась в бедро женщины. Клавдия закричала на весь лес. Рудаков с нечеловеческой силой отбросил державших его Сашку Чупракова и бреховского безусого парня Степана Толмачева, рванулся к жене. Степан, как волчок, крутнулся на месте, но тут же прыгнул следом за Рудаковым. Крякнув, он рубанул его шашкой по голове. Началась дикая расправа.