Горбоносого парня, что хрустал окаменевший ломоть, звали Абдулкой. Абдулмажидом Хизреевым. Он в два раза моложе Боровлянского — всего двадцать четыре от роду.
Абдулка сверкал глазами, проклинал Урал с его морозами, сырые бараки, лесоповалку, надзирателей и все местное начальство.
— Па-ачему пять лет? — злобно рычал молодой и горячий Абдулка. — Зачем нельзя шапки шить? Зачем нельзя торговать шапками? Па-ачему давали такой срок?
Боровлянский почесал через прорезь нательной рубахи заволосатевшую грудь, поглядел на приставшие к пальцам волоски.
— Ого, и тут лысеть начинаю.
— Я заработал на вашем Урале насым-морк. У меня тут кынжалами колет, — стучал Абдулка в грудь. — О-о, аллах! Я зыдохну тут...
— Не богохульствуй, чадо мое, — перебил его Боров. — Выживешь. И молись, немощный духом, что пятеркой отделался. За желтуху-то тебе, по справедливости, четвертная полагается. А то и вышка.
— Боров, толстый, жирный Боров! — воскликнул Абдулка. — Зачем такое говоришь? Кто у Абдулки видел желтуху? Ты видел? Следователь видел?
— Никто. Потому и дали полчервонца. Много золотишка припрятал, нехристь?
Абдулка лязгнул зубами, вгрызаясь в сухарь, не ответил. Боров задумался. Весной кончается срок. Жить надо. А он не из того теста, из которого пекутся герои труда. Дома — шаром покати. Все, что удалось скопить в артели «Красный кустарь», которой руководил и которую доил многие годы, под метелку зачистила милиция.
— О, господи, помоги рабу своему!
Боровлянский, кряхтя, повернулся на бок. Нары заскрипели под ним. Он приподнялся на локте, поманил Абдулку пальцем. Тот пересел поближе, сунул Боровлянскому остатки сухаря. Тот — шепотом:
— Камешки, голубенькие, красненькие, прозрачные... Вот такие, — отмерил на мизинце ногтя крохотное расстояние. — Рубины. Знаешь?
Абдулка поиграл ноздрями.
— В Свердловске две фабрики. Там камешки точат, цацки делают. Достану корунд, полезных людей подберу, они отгранят рубины. Я их покупаю для тебя, ты их толкаешь среди единоверцев. Для начала пустим в оборот твое золотишко. Понял?
Абдулка слушал. Абдулка верил этому толстому — то ли поляку, то ли русскому. Он много рассказывал о себе Абдулке. Когда-то в России был нэп, Боров спекулировал кожами, заседал в товариществе торговли и взаимного кредита, был церковным старостой. Боров умный и хитрый мужик. Абдулка верит ему.
Боровлянский осторожно оглянулся, Абдулка забрался к нему на нары. Говорили носом к носу.
— Приготовлю камешки — сообщу. Сам приедешь или другой кто — неважно. Но чтобы... Мне, Абдулка, сюда возвращаться не хочется.
Абдулка опять играл ноздрями, уносясь в родные края. Он видел большие, темные, как ночь, глаза красавицы Ашур. Для нее старался Абдулмажид. Каракуль скупал, шапки шил... Золото перекупал.
Ашур любит деньги, большие деньги. Но Абдул щенком был в сравнении с Гулямом Закиевым. Из-под носа увел Гулям красавицу Ашур. В Бухару увез, дом ей построил, коврами обил...
Как дикий барс метался Абдулка, хотел зарезать Гуляма. Здесь, на нарах, ночами не спал, изобретая самую жестокую месть. Нет, он погодит резать Гуляма. Гулям деловой человек, он виноват перед Абдулкой и поможет ему стать богатым. Гулям много ездит. Даже в Магадане бывал...
Рубины... Такие маленькие, как росинка на лепестке розы, а деньги будут большие. Помоги, аллах, Абдулмажиду, и тогда он отнимет у Гуляма красавицу Ашур.
...Осенью того же года сильно сдавший на вид заготовитель облпотребсоюза Боровлянский в просторном чесучовом пиджаке и соломенной шляпе бродил с плетеной кошелкой по Центральному рынку. Приценивался к сухим фруктам, нюхал лавровые листки у дюжих горцев и укоризненно покачивал головой:
— Креста на вас нету, нехристи.
— Па-ачему нет? Па-ачему обижаешь? — весело ответил один усатый с орлиным носом.
Боровлянский остановился, осмотрелся. Да, все как в письме сказано. Четвертый прилавок, у третьего с краю человека черный чемодан с желтыми застежками. Боровлянский подошел к нему, уткнул нос в пакетики с листом, тихо сказал:
— С приездом, Алеша.
Тот так же тихо:
— Здоров был, хороший человек... Поклон Абдулмажида везем, деньги везем, товар ждем. — И громко: — Чего глядишь, чего нюхаешь! Первый зорт, дешевка даем!
Сцена, изображающая скрягу, который жаждет купить, но страшится дать лишнего, получилась довольно естественной. Наконец, старик взял два кулька листа и положил их в кошелку. Лишь наблюдательный человек мог заметить, как в это время в его кошелку лег объемистый пакет, а из камышовой плетенки перекочевала в карман продавца коробочка из-под лекарств.