— Ваш интерес к судебному процессу вполне объясним. Уходил с арены осточертевший, ревнивый человек, и вы хотели убедиться, насколько прочно.
— Брось, гражданин началнык, никакой Хизреев я нэ знаю, — Закиев резко отодвинул от себя фотографию.
Иван Алексеевич вышел из-за стола, взял из шкафа изъятую у задержанного трость и, рассматривая ее, спросил:
— Я не ошибаюсь, ее вам подарил Абдулмажид Хизреев? Подарил, когда вы залечивали свои многочисленные раны. Он был так любезен, что ни словом не напомнил о своей невесте Ашур, которую вы увели у него из-под носа. А вы тоже были любезны и приняли подарок потому, что еще не знали тогда, кем вложен кинжал в руки племянника.
Закиев зло сверкнул глазами.
— Ваша смерть нужна была Абдулмажиду Хизрееву, потому что нужна была ваша жена. Да, да, тому самому, который свел вас с Боровлянским, с которым вы так успешно развернули торговлю рубинами... Итак, вы утверждаете, что купили рубины у случайного прохожего... А может, у Боровлянского? Кстати, где это вам так штаны забрызгало? Не на углу Восточной и Ленина? Ну, когда сошли с автобуса?
Гулям Закиев бросил взгляд на брюки.
— Почистить не успели. На самолет спешили. Да-а, с такой коробочкой задерживаться, конечно, опасно.
Иван Алексеевич положил палку в шкаф, сел на свое место и, глядя на Закиева, почти участливо спросил:
— Этот шрам на виске — тоже последствия той трагической ночи?
Закиев смахнул рукавом пот со лба, потянулся к графину с водой. Сделав несколько глотков, хрипло сказал:
— Пышыте.
«Ашур! Передай привет Патимат, Исламу, Мухажеру и всем, кто любит нас и кого любим мы. Ашур! В тот день, как получишь это письмо, ты пошли человека к Зайнабасу, если он дома. Пошли Машкарипа или Аюпа. Мои баллоны в багажнике его «Москвича». Пусть скажут, что я арестован и пусть они, если спросят у них, скажут, что не знают меня. Мою машинку толкни в арык. Не расшаталась ли беседка, которую я сделал во дворе? Посмотри шифер, чтобы не рассыпался».
Баллоны (рубиновые камни) и машинка (пистолет) изъяты милицией при обыске. Под шифером беседки найдена записная книжка с адресами лиц, которым Закиев сбывал камни.
Персональные машины
Петр Сидорович чувствовал себя в это утро очень бодро. Будто за плечами не шестьдесят — меньше. Побрившись, отыскал бумажку, присланную из райсобеса, прочитал еще раз:
«Для уточнения суммы заработка...»
— Ну, что ж, съездим, уточним. По городу пройдусь. Давно не выбирался из поселка.
Старик облачился в обширный чесучевый пиджак, подошел к зеркалу. Жена смахнула щеткой невидимые пылинки, поправила ворот рубашки, смятый двойным подбородком, помогла застегнуться.
— С богом, не задерживайся.
— В кои-то веки в город выберусь... Скоро не жди.
Петр Сидорович сунул в карман документы и вышел на крыльцо.
Солнце не успело прогреть землю, и она отдавала сохранившуюся от ночи прохладу. С огорода, грядки которого сбегали к берегу озера Шарташ, веяло ароматом зреющего укропа и болотистой сыростью. Петр Сидорович чинно пошагал к остановке.
Шла посадка на автобус, идущий в Свердловск. Машина явно не могла вместить всех, жаждущих уехать. Петр Сидорович удрученно покачал головой. В его-то годы да с такой комплекцией... Придется ждать следующий рейс. Он огляделся, подыскивая какое-нибудь бревно или скамейку на солнечной стороне — посидеть, пожмуриться в приятном безделии.
На дороге, прижавшись к обочине, стояла «Волга». Около нее разговаривали двое — высокий со строгим профилем и коренастый, довольно полный мужчина с приятной добродушной улыбкой. Старик уже шагнул на мостовую, когда его окликнули.
— Петр Сидорович! — полный, с видневшимися из-под шляпы седыми висками, протянул руку. — Сколько лет, сколько зим! Уж не в город ли собрались?
— Туда. В собес вызвали, — старик чувствовал себя неловко. Вот она, старость! Людей забывать стал. Такой представительный, деловой человек здоровается с ним, а он, побей бог, не может его вспомнить. И ведь лицо знакомое.
Петр Сидорович покряхтел, приминая смущение, притронулся к соломенной шляпе:
— В город, товарищ...
— Ну, зачем так официально. Просто — Иван Алексеевич. Запамятовали? — Добродушный, представительный владелец «Волги» так и сыпал словами. — Давид Григорьевич! — окликнул он своего высокого спутника с усиками треугольником. — Прихвати Петра Сидоровича, задавят в автобусе. Вы поезжайте, Петр Сидорович, я тут остаюсь. Дел — во, — он провел ладонью по горлу, жизнерадостно засмеялся, потряс руку обрадованного старика.