Господь сжалился над служакой, бросив его обратно на палубу, где люди уже давно отбились от рук. Дисциплина худо-бедно соблюдалась лишь в те дни, когда у вконец измотанных подчиненных не было сил роптать и перечить. Бескрайность океанских просторов угнетала их, бескрайность за бортом и теснота на борту. Хуже всего было в трюме, где вповалку лежали в своих загонах ссыльные. Их лишь изредка выпускали на свежий воздух, ведь на палубе и без этой, явно не нужной здесь оравы — как-никак, еще сто человек — было не протолкнуться. Тут тебе и матросы, бегущие исполнять очередной приказ, и младшие офицеры, передающие им команды, и командиры, прокладывающие курс. Здесь же еще и корабельный врач, инженеры, женщины и, наконец, юнги при тех офицерах, которым, по рангу да и пристрастию, дозволялось таковых иметь. На судне, где доплюнуть от борта до борта — плевое дело, и вправду ступить было некуда.
Как-то утром в каютах матросни были пойманы четыре шлюхи. Их заковали в кандалы по руками и ногам, а одну, которая все никак не унималась, переправили на «Леди Пенрин», где угостили плетью — сто двадцать ударов. Кларк считал, что паскудные девки еще дешево отделались, будь его воля, он бы каждую велел высечь до крови. Его донимали разболевшиеся зубы, и он целовал портрет своей Алисы, сто раз поцеловал, в конце концов, сегодня воскресенье. Из горячечного жара его бросало в холод отчаяния. Он боялся дня и боялся ночи, не зная, что страшней. Ночные призраки с рассветом не исчезали, они застили взор, когда он поднимался на палубу, своими волглыми саванами касались лица и рук, особенно когда он стоял у борта спиной к поручням, — от каждого такого прикосновения его передергивало, и он испуганно оборачивался. Но в лицо ему глядела все та же, пустая и неоглядная, морская зыбь.
Да, они стойко шли своим курсом, но от видений это не спасало. В теплой зеленой воде, как отрезанные волосы, колыхались коричневые водоросли.
На «Александре» уже пятнадцать человек померли от горячки. Поговаривали, что всему виной протухшая питьевая вода, из-за которой теперь заражен весь корабль.
Восемнадцатого числа Элизабет Боукинс обвинила корабельного врача в том, что тот похабно приставал к ней гнусными словами, капитан назначил расследование, и, не установив никаких доказательств вины врача, велел заковать клеветницу в кандалы. В ответ та разразилась грязными проклятиями, пожелав капитану Мередиту вылизывать ее во всех срамных местах, потому как он не человек, а распоследняя гнида на свете. В наказание ей назначили сто двадцать ударов плетью, после чего, на глазах у Кларка, приковали на палубе к корабельной помпе, где до поры до времени и оставили валяться.
В Кейптауне, наконец-то, всех шлюх перегрузили на «Леди Пенрин», приняв вместо них на борт шестьдесят овец, каковым попутчицам Кларк отдавал несомненное предпочтение.
Наконец, в пятницу утром, они нашли ту бухту, которую капитан Кук описал в своем рапорте, — залив Ботани. Бросили якорь, спустили на воду шлюпки и высадились на берег. По первому впечатлению земля и впрямь выглядела изобильной: могучие, порознь стоящие деревья подступали к самой воде по ковру сочной, густой зелени. Однако на ощупь трава оказалась жесткой и сухой, как солома, скотина такую не ест, а деревья узловатыми, с трухлявым нутром, для строительства не пригодными вовсе, только на дрова. Почва на три фута в глубину — черный песок, и в ней кишмя кишели огромные, в палец величиной, муравьи.
Чуть дальше к северу нашли место, где земля вроде бы пожирней, имелась и речушка с чистой водой, вот там-то, порешил генерал-губернатор, они и попытают счастья. Подняли британский флаг, пальнули в небо несколько залпов салюта, выпили за здоровье его величества короля и всей королевской семьи и провозгласили этот край владениями английской короны.
Еще имеются сведения, что в день, когда назначили переправить на берег арестантов, сперва были тщательно обысканы все их постели, но ничего краденого не обнаружили, только всякую дрянь, после чего, в пять утра, начали высадку, история, однако, умалчивает, кто из каторжников первым сошел на берег, рвались ли бедняги попасть в первую шлюпку, доподлинно известно лишь одно — когда последний из семисот пятидесяти узников — мужчин, женщин и детей — покинул корабль, было уже шесть вечера.