Что и говорить, это, несомненно, были важные научные данные, но главная-то загадка так и осталась не раскрытой, ибо даже после попытки, которую Блэнвиль описывает словом tourmenter, то бишь «принудить», «добиться своего силой» или, по меньшей мере, «назойливо приставать», равно как и в ответ на предложение денег, женщина не позволила исследователю бросить взгляд на свою тайну, а на саму просьбу реагировала «необузданно». Так что Блэнвилю не осталось иного выбора, кроме как ограничиться констатацией, что когда женщина стоит прямо, «ничего необычного не видно». Однако, когда та наклоняется, «можно заметить некую смутную тень». Пришлось ему уступить пальму первенства в раскрытии сего феномена своему учителю Кювье, который всего лишь пару месяцев спустя получит возможность осмотреть оную женщину всесторонне и в самой выгодной для исследователя позиции — а именно в виде трупа на анатомическом столе, куда та угодит после своей скоропостижной кончины. Так что не Блэнвиль, а именно Кювье внесет окончательную ясность в одну из самых знаменитых загадок естественной истории, в так называемый «готтентотский передник», и отнюдь не очерк Блэнвиля с описанием сумчатого медведя, а именно статья Кювье в его «Царстве животных» положит начало блистательной научной карьере, приведя в воодушевление всех биологов Европы.
Джордж Перри, английский исследователь улиток, писал, что среди всех диковинных представителей фауны Нового Света именно коале, несомненно, принадлежит особое место, ибо сколько ни наблюдай за неуклюжими и беспомощными повадками этого зверя, не говоря уж о его странном виде и удивительном образе жизни, — невозможно найти объяснение, во имя какой цели, с каким намерением и по какой прихоти великий зодчий природы пожелал сотворить сие существо. Ведь ни одному ученому-естествоиспытателю, будь он человеком самого изощренного ума и фантазии, подобная тварь ни в каких снах пригрезиться не могла.
Ни нравом своим, ни внешними признаками она не представляет для науки никакого интереса, однако, поскольку природа ничего и никого не создает без смысла, приходится предположить, что животное сие есть просто свидетельство бесконечного изобилия, сотворенного мудростью Всевышнего. И, поскольку в Новой Голландии ни волки, ни тигры не водятся, неказистый этот зверь не имеет в природе естественных врагов.
Окраской меха, рассуждал далее Перри, коала более всего напоминает засохший, пожухлый мох. Движения должны быть тягучими, медленными, спина из-за постоянно запрокинутой вниз головы имеет вытянутую провислую форму, а ничего более определенного Перри сказать не мог, ибо к тому времени еще ни один естествоиспытатель живого коалу не наблюдал. Им приходилось опираться лишь на описания первооткрывателей. Пока, наконец, на европейский континент не доставили морем первый живой экземпляр коалы, самку, где оную и приобрело Лондонское Зоологическое сообщество. Животное чувствовало себя превосходно, доставляя немало радости своим владельцам. Содержали его с величайшим тщанием и сугубыми предосторожностями, однако однажды ночью, надумав полазить по бельевым веревкам, оно запуталось в них и погибло от удушья.
Но для науки, однако, оно отнюдь еще не погибло, ибо та впервые заполучила и смогла обследовать экземпляр не в спирту, а еще, можно сказать, теплый. На тканях внутренних покровов были обнаружены перепонки поразительно нежной, бархатно мягкой структуры, но главным открытием оказался caecum, слепая кишка, небывало крупных, уникальных для всего животного мира размеров.
Джордж Перри был прав. Такого создания, как коала, по всем аллометрическим законом в природе быть не должно. Млекопитающему, живущему растительной пищей, по идее следовало бы кормиться орехами, ягодами, клубнями и кореньями, отыскивая себе корм, содержащий жиры, сахар, крахмал, то есть вещества, которые легко и быстро могут перерабатываться организмом в энергию. Листва же — не самое подходящее питание для теплокровного животного, слишком велики энергетические затраты на ее переработку, требуется особый пищеварительный аппарат, напоминающий, например, у коров с их четырьмя желудками и некоторых других видов жвачных животных, целую фабрику. Чем больше животное по размерам, тем выгоднее соотношение между энергозатратами на пищеварение и получаемой в результате полезной энергией. Чем меньше животное, тем это соотношение хуже, начиная с каких-то параметров объемы потерянной энергии превышают объемы ее добычи. Даже те виды, которые по размерам превосходят коалу раза в два-три, были бы не в состоянии извлечь достаточно полезной энергии из такого волокнистого растительного материала. Возможной стратегией в этом случае было бы увеличить объем потребляемой пищи и оптимизировать ее переваривание, что позволило бы ускорить переработку клетчатки и усвоение из нее ценных для организма веществ. Однако у небольших травоядных развитию такой стратегии препятствуют недостаточный объем и, следовательно, недостаточная производительность кишечника — пищевые волокна заполняют живот слишком быстро. Такое ускоренное питание увеличило бы к тому же потери азота в организме, ибо стенки кишечника, перерабатывая столь грубую клетчатку, быстрее снашиваются, что, опять-таки, влечет за собой потерю микробиологических клеток. Потери азота — серьезная проблема для всех жвачных, питающихся листвой, поскольку содержание азота в листьях не обеспечивает потребности организма сполна.