А дело так было. Тридцать первого числа приехал я, как обычно, в столовку за ужином. Мороз, помню, стоял крепкий, под двадцать. В столовой дежурили наши и я хорошо разжился. Хека взял килограмма два, огурцов соленых хороших, картошки не мороженой, что бывало не всегда, сливочного масла. Мне опять пришла посылка. А ребята в казарме спиртом у пожарных разжились. Мне отлили, поделились, а я им в ответ колбасы московской, сервелата дефицитного, что из дома прислали. Такого и на гражданке в те времена в магазине не купишь, а уж на периферии, откуда было большинство моих сослуживцев, и подавно. На полигон пешком возвращался. Замерз. Праздничный ужин приготовили на славу. Водку, что из спирта сделали, по кружкам разлили, подняли тост под куранты. Все как положено: «За нас!, За дембель!» Последний год наступал, весной домой! Понимать надо! Тут стук в дверь. Часовой знакомый из роты охраны заходит. Автомат через плечо, морда кривая от мороза. Как посмотрел на наш стол, так ему совсем плохо стало. Мы хека сковородку нажарили, с картошкой, с луком, а еще и сервелат и шпроты… Налили ему, конечно, согрели. Он и говорит:
- Я тут ходил, ходил, табун видел, пасется. Недалеко, метров восемьсот.
У нас и правда недалеко казахи табун лошадей пасли, низкорослых таких, неказистых.
- Пойду, отобью. Покатаемся!» «Как отобьешь? - говорю.
- Так, - говорит.
Ну, значит, думаю, знает, что говорит. Им, жителям степей, наверное, привычное дело. Пошел. Отбил. Приводит кобылку. Страшненькая кобылка, неухоженная. Аж жаль ее стало. Хлебом ее накормили и кататься пошли. Еще приняли перед этим, само собой. Часовой молодец - что-то перекинул, что-то подвязал, шинельку кинул и вскочил в миг. И понесся по степи – только снежная пыль под копытами летит. Представьте себе картину. Ночь, полигон, свет прожекторов и пьяный чурка-часовой в тулупе, верхом на лошади, с автоматом. Да еще кричит на своем непонятном русском:
- Ну что? Похож я на пограничника?
Прискакал.
- Теперь, - говорит, - ты давай.
Я вообще первый раз в жизни сел на лошадь. Понравилось. Только на шинельке, без седла всю жопу себе отбил. Накатались мы в тот вечер до дури. Часовой наш доволен - дом вспомнил, наверное.
- Ну что? Завтра кататься будете? - спрашивает.
- Что опять пойдем ловить лошадь?
- Зачем ловить? - говорит, - Вы ее не отпускайте. В летнем душе заприте, а завтра еще покатаетесь и отпустите. Завтра Саид, младший сержант наш дежурит.
Так и поступили. Заперли лошадь в летнем душе, хлеба дали. Наутро дежурный офицер приехал на работу. Мы это не учли. Топим, а у самих только одна мысль в голове. Пронесет? Не пронесет?! Точно посадят, если лошадь в душе найдут! А она еще ржать начала. Ржет себе и ржет, сволочь! Жрать хочет - вот и ржет! А в сарай не зайти, он на виду. Приходит дежурный.
- Послушай, Львов. Что это у нас звуки какие-то странные целый день?
- Какие звуки, товарищ капитан? Я ничего такого не слышал.
- Не слышал? Значит показалось!
А сам точно чего-то заподозрил. Ходил, ходил кругами, слушал, нюхал, но зайти в душ так не догадался. Пронесло! Уехал дежурный офицер. Вечером все повторилось. У нас со вчерашнего дня осталось. И закуска тоже. Спирт мы хорошо разбавили - водки много получилось. Пришел Саид, мы ему налили, дали лошадь. Он проехался кружок, другой и опять выпить просит. Выпили снова. А он дурной оказался. Развезло его родимого. Забрался на крышу кочегарки и сидит, поет и высматривает что-то. Как назло гляжу, на дорожке сидит кто-то, опять заяц! Я же говорил – их тут по ночам полно! Ну, он и дал пару раз одиночными, потом еще раз, и орет от радости. Я пошел поглядеть, но только уши от зайца и нашел. Вдребезги его разнесло. Еще бы, из Калашникова, с сорока метров! Сами-то мы уже хорошенькие, но соображаем!
- Саид, - говорю, - Ты иди, лошадь отведи и к себе возвращайся от греха.
А сами в кочегарку, прибрались и притихли как мыши. Вроде он лошадь отвел. Ну, думаю, ушел. Прошло, может с полчаса. Вдруг свет автомобильных фар. Дежурный по полигону возвращается с охраной.