— Илья в воду написал? — заржал Яшка. — Олежек, я в шоке! Тебе как будто пять лет! Откуда ты только берёшь свои гениальные перлы?
— Бабушка так говорит... — буркнул обиженный Олежек, и засунул в рот пирожок с капустой.
— А если бабушка тебе скажет, что слабых обижать нельзя, ты ей тоже поверишь? — заржал Славик.
— А что? Баба говорит, что плохие дела возвращаются к тебе бумерангом. Я вчера встретил Марика. Ну, того дрища, из восьмого класса и подставил ему подножку. Так мне ночью приснилась баба с косой!
— Красивая хоть? Рыжая или блондинка? — теперь заржал Яшка. без устали нажимающий на кнопки телефона. Играл в игрушку…
— Не знаю... она чёрная была. Словно из темноты соткана. За мной подглядывала. Глазищи горели, как два красных светодиода. Жуть! Я проснулся и до утра уснуть не мог! Теперь спать хочу-у-у-у. Ужа-а-а-с, — зевнул Олежек.
— Похоже, Марик-Кошмарик тебя совсем запугал... Нужно ему навалять. Вон он, гляньте. Как чувствовал, что о нём, родненьком, гутарим...
— Эй! Комар! А ну-ка стоять, — затормозил Славик Марка, когда тот вышел прогуляться. С утра ему было как-то одиноко. Марк ощущал где-то в районе солнечного сплетения дырку. Пустоту. Вроде ещё недавно её заполняло что-то весомое и вдруг исчезло. «Дядька Лёха свалил с мамкиным золотишком, а так хотелось им покрутить. Чувство, оказывается, это сладенькое — чужими страхами манипулировать. Хотел же он меня прикончить. И мне, значит, не стыдно лишний раз намекнуть ему на грешок. Не спускать же с рук?... А он сгинул… А впрочем,.. сгинул, и хорошо. В преисподнюю ему и дорога…» — будто зная, как закончил свой бесславный путь Лёха, сделал вывод Марк. Он был уверен, что для Лёшки побег закончился плохо. Нечто, заполнявшее его нутро, догнало мерзкого мужичонку и натыкало носом в его же дрянцо. Но в сосуд по имени Марк ещё не вернулось. Оттого и испытывал он пустоту.
— Да ты чо, Комаришка? Совсем страх потерял! — разозлился Славка, когда Марк никак не отреагировал на приказание. — Стоять, сказал.
Яшка уже подставил ножку, Марк, отступая, запнулся и повалился в сухой белый песок детской площадки. В нём вспыхнул гнев, и пустота внутри быстро начала заполняться темнотой. За спиной вспыхнули крылья, будто огромная, потрёпанная жизнью летучая мышь ожила. Марк поднялся на крыльях чёрным пеплом, вздымающихся за спиной, и зашипел…
— Мара здесь… Мара… сожрёт вас глупцы. Узрите деяния её. Узрите плоть свою, брошенную в топку её гнева…
Гарь. Дым захватил пацанов, опутав в кокон. Морок проник в каждую клеточку тела, и они задрожали. Остолбенели, глядя перед собой, и увидели во тьме не поддающиеся разуму современного человека картины. Пугающие и вместе с тем цепляющие своим откровенным реализмом: с сизого неба, затянутого то ли гнусом, то ли пеплом, расползалась зараза. Она затягивала город, и город казался от этого обугленной головешкой. Зараза несла тлен, оседая на людей, она покрывала их тела чёрными гниющими язвами.
— Чё это? Чё это такое… Бабуляяя, ба-а-а… — плаксивым голосом затянул Олежка. Но бабули не было. На него, скалясь и порыкивая, смотрел серый волк. Чуть позади, за спиной. Олег видел его боковым зрением, но оглянуться и посмотреть боялся.
—...Придёт серенький волчок... и укусит за бочок... и ухватит за бочок... и утащит во лесок... — слышал он далёкий голос из детства. По светлым парусиновым штанам сверху вниз поползло тёплое желтоватое пятно. На глаза навернулись слёзы.
Олежка хотел бы ответить дерзко и, может, даже матерно. Возмутиться. Как отвечал мамке, вдруг начинающей волноваться за его учёбу. Никогда не интересовалась и тут... ни с того, ни с сего... но тягучая слизь скопилась в горле, вызывая рвоту. По телу горячей волной прошла морозь. Пробила крупная дрожь. По руке расползалось чёрное пятно заразы... «Всё-таки съел что-то... наверняка съел...» — бормотал он. Волосы на руках и ногах поднялись, лицо сковал болезненный спазм. Он видел, как мимо него проходит стадо мёртвых коров. Голые, вылизанные временем и отполированные червями кости, пустые глазницы, чавкающие челюсти, жующие мерзкую жвачку.
Олежка скосил глаза на Яшку: тот дёргался всем телом, как деревянный болванчик на верёвочках.
Ему мерещились родаки...
Мама с папой, да дед Максим. Родаки дёргали его каждый в свою сторону, и Яшка слышал, как трескается его кожа, рвётся плоть. Перед глазами прыгали красные и зелёные пятна, расплываясь. смешиваясь в одну серобуромалиновую кашу. В ушах бухало, резкая боль пронзала сердце. Так было почти каждый раз, когда он засыпал. Особенно, если день приносил с собой много бурных переживаний: будь то контрольная, очередная ссора родителей или банальная дворовая драка. Жизнь Яшки фонтанировала эмоциями днём, ночью разряжаясь нестерпимыми кошмарами.