— Ну, что скажешь, пан Кржембицкий? — спросил граф, когда Юлия, потупив глаза, остановилась перед ним.
— Что ж мне сказать: панна Юлия так хороша собой, что нет лучше её в мире.
На глазах Юлии навернулись слёзы.
— Прочь, прочь, проклятое адское существо, прочь отсюда, чтобы и духа твоего не было слышно; а то сейчас вот на том дереве повешу! — закричал Замбеуш и застучал ногами об пол.
Юлия опрометью убежала.
— Не могу равнодушно смотреть, пане Кржембицкий, на это диявольское существо, когда вспомню, как она воспитана матерью: живая до Бога лезет; диявол возьми, — пару добрых собак достань, и бери её; а не то так я затравлю её собаками, а мать непременно повешу.
На другой день утром мать и дочь выбежали в сад и, осмотревшись во все стороны, поспешно побежали по просади к воротам, у которых по обыкновению стоял старик-нищий; увидев бегущих, старик поднял котомку, взял палку и пошёл в сад вместе с Анною и Юлиего; перебежав через лужайку, они скрылись в лесу; и часа через два, не ранее, возвратились домой. На следующее утро то же самое; нередко старик-нищий приходил и вечером, и всегда мать и Юлия встречали его, подавали ему милостыню. Графские гайдуки, а более всего женщины, стали замечать эти встречи, подозревали Юлию и мать её в каких-то тайных замыслах; но то были одни неверные догадки, и только.
Две невольницы графа видели, прогуливаясь утром в саду, когда нищий пошёл вместе с Юлией в лес, сел с нею на пригорке и долго, долго говорил ей что-то с жаром, указывая часто на небо, и прикладывая руку к сердцу.
Были и такие, в числе женщин, подсматривавших за Юлией, которые доказывали, что старик — отец Юлии; некоторые говорили, что это колдун, который гадает Юлии о будущей судьбе её, и сами желали сблизиться с ним. Было много толков, но истины не было нисколько. Между тем женские языки нередко лепетали графу о таком отношении Юлии и её матери к старику, и граф приказал строго присматривать за ними и узнать, что за человек нищий.
Прошло несколько дней, старик не показывался ни у ворот, ни в лесу, Юлия и мать её не выходили в сад; и все вновь решили, что нищий был действительно бедняк, что он получил милостыню, и собрав хлеба и денег, ушёл в другой замок. Но в это же самое время негр начал беспрестанно скрываться из замка и всегда перебегал через сад и лес. Начали подозревать негра, и в самом деле он часто бегал в комнату Юлии, это донесли графу.
Замбеуш позвал негра, начал расспрашивать его о старике нищем, о Юлии и матери её, но все его объяснения ничего не объяснили. Граф предоставил решение этого вопроса времени и обстоятельствам; но подтвердил вновь строго смотреть всем — за Юлиею и её матерью.
Вечером Анна и Юлия сидели в саду под берёзой; обе они были чрезвычайно грустны.
Долго молчала Юлия, подперев голову левою рукою, и, потом вздохнув, сказала:
— Мамо, мамо! Пошлёт ли Бог нам счастливый день, когда мы будем молиться в Лавре... как бы я молилась... Мамо-мамо, скоро ли будем в пещерах!
— Молись Богу милосердному, молись, моя доню, молись серденько! — говорила мать, прижимая к груди дочь — Бог даст и будем в Киеве — тогда сама поведу тебя и в ближние и в дальные пещеры, — будем в Софийском, отслужим молебен Варваре Великомученице, и перстень тебе куплю. Молись только Богу!
— Ох, мамо-мамо! Когда б ты знала, как болит моё серденько, и сама не знаю отчего, — ты знаешь, я Богу молюсь, а всё так тяжко, так тяжко, боюсь чего-то, — и сама не знаю чего!
— То так, моя доню, нечистый мутит нашу душу, хочет искусить нас; положи Матери Божией десять поклонов, когда будешь ложиться спать и — пошлёт она тебе радость и утешение.
— Отчего я тогда не могла молиться, как была в Киеве, отчего мне не было тогда хоть пять лет, я бы, мамо, осталась в Киеве, и ты б не покинула меня; мы жили бы в Божием граде!..
— Молчи, доню, да молись!..
— Молюсь и буду молиться, мамо!.. А завтра, когда наши поедут на охоту, я пойду к нему...
— Пойди, доню, от меня поклонись, скажи, что скоро, скоро Бог вынесет нас отсюда!
Они встали и пошли в замок. Из кустов, соседних с деревом, под которым сидели мать и дочь, выбежали две графские любовницы, и, хохоча, побежали в замок.
IX
Граф Йозеф Замбеуш с коротенькою файкой с зубах, заложив красные жилистые руки в широкие полосатые шальвары, без кунтуша, в рубахе красного цвета, ходил по широкому псарному двору, бранил псарей на чём свет стоит, и обещал по сто пуль вогнать в лоб каждого, который осмелится хотя пальцем тронуть его собаку.