Закрутив усы, поправив сабли и пристукнув правою ногою так сильно, что едва от сапога не отлетела шпора, гость подошёл к графу.
Начались поклоны, а потом дружеские объятия и горячие целованья. Гость был Любецкий, которого за час тому граф называл холопом, дияволом и прочее.
— Я слышал, что по всей Польше, граф, славишься своею охотою; вот я приехал к тебе с моими сворами: не угодно ли будет твоему графскому достоинству посмотреть, какова и у меня охота. Граф Жаба-Кржевецкий был у меня сегодня, и взял с меня честное слово, что я заеду сегодня к тебе; вот я и заехал, не поедешь ли, граф, со мною на охоту.
Граф, прельщённый огромным числом собак, которые как нарочно были от первой до последней превосходны во всех статьях, не знал меры восхищению; он тысячу раз обнимал и целовал Любецкого, называл старым другом и приказал позвать к себе пана Кржембицкого.
Явился пан Кржембицкий.
— Вот, пан Кржембицкий, украдь или отвоюй у пана Любецкого пару собак, то я тебе отдам, что ты просил у меня, — с веселостию сказал Замбеуш.
— Добре, бардзо добре граф, достану; я давнишний друг и приятель Любецкаго, мы помиримся с ним, а собаки будут твои!..
Любецкий смеялся.
— Не думаю, чтобы твой Пулкан был лучше моей Коханки, пан Любецкий!
— Попробуем!
— Через час будем на охоте.
— Добре!
В это самое время нищий показался у ворот замка, а вслед за ним Анна; это не ускользнуло от взора графа. Дав знать рукою двум стоявшим подле него стрелкам, чтобы схватили Анну, Замбеуш, рассерженный, вбежал в комнату Юлии, которая в эту минуту, стоя на коленях в углу перед образом, молилась. Граф ударил её два раза кулаком по голове, и девушка без чувств упала наземь. Кровь полилась у неё изо рта; Замбеуш выбежал навстречу к стрелкам, которые вели Анну, и приказал связать её.
Из милосердия одна старуха, прислуживавшая Анне и Юлии, подняла несчастную жертву ненависти графа, умыла ей лицо и положила в постель. Юлия скоро пришла в чувство. Женщина сказала Юлии, что мать её связанная — в подземелье. Это не поразило Юлию, выросшую посреди таких ужасов и жестокостей, и привыкшую с детства ещё смотреть на всё в воле Божией и сердечно предаваться ей; у Юлии ещё достало столько твёрдости и присутствия духа, что она наскоро надела чёрное платье и вышла на крыльцо в ту самую минуту, когда псарня готовилась тронуться в путь.
На крыльце стоял граф в коротеньком бархатном полукафтанье алого цвета. Он и другие не заметили Юлии.
Вокруг графа Замбеуша толпились пан Кржембицкий, пан Любецкий, пан Цапля-Жидомор, пан Загреба и ещё несколько шляхтичей и восторженно хлопотали о своём псарном походе. Замбеушу подвели турецкого белого жеребца, он вскочил на него, отъехал несколько шагов вперёд и затрубил, давая знать, чтобы всё двинулось.
Одних охотников в свите Замбеуша было более двухсот, собак несчётное множество. За всадниками тащилось несколько фургонов, и в одном из них лежала связанная полумёртвая несчастная Анна, а в предпоследнем фургоне связанные в железной клетке два волка и лисица. Юлия поклонилась матери, благословила её в слезах, упав на колени, провожала её глазами, пока можно было видеть. Сердце её разрывалось. Когда уже все уехали, незаметно подошёл к ней старец, что-то сказал ей, и они поспешно вышли за ворота замка, и скоро скрылись из вида.
Среди разноцветной толпы резко отличался граф на белом скакуне; он быстро мчался впереди всех или осаживал коня, и, оставаясь сзади, с заметным нетерпением окидывал взором многолюдный охотничий стан.
По правую сторону его ехал негр, через плечо у него висела серебряная бутыль, наполненная водкой, которую граф пил для большей отваги во время охоты и потчивал отличившихся охотников.
Граф был, однако, скучен и сердит; впрочем это нисколько не препятствовало веселию, крикам и шуму прочих ехавших.