— О, ваше величество! — восторженно, с яркою краскою на загорелых и обветренных, но всё ещё нежных щеках сказал Максимилиан. — Вы в Азии найдёте следы Александра Македонского и затопчете их вашими ногами, вашею славою...
— Хорошо, хорошо, мой храбрый Макс, затопчем их.
Мазепа продолжал помаргивать сивым усом, думая о чём-то другом, а Орлик сердито поглядывал на него, как бы желая сказать: «Охота тебе было, пане гетмане, нагадать козе смерть — раздразнить этого короля-гульвису; он теперь заберёт себе в упрямую башку Азию да этого пройди-света Александра, а Украина пропадай!»
А Карл действительно уже забрал себе в голову. Он снова повернулся на седле и, отыскав глазами другого всадника, белоглазого с льняными волосами плотного мужчину немолодых лет, крикнул:
— Любезный Гилленкрук! Наведите справки о путях, ведущих к Азии.
— Справиться не трудно, ваше величество, но дойти до Азии нелегко, — сердито отвечал белоглазый мужчина.
— Вы всегда скучны со мною, старый дружище! — засмеялся король. — Только я всё-таки хочу добраться до Азии: пусть Европа знает, что и мы в Азии побывали.
— Ваше величество всё изволите шутить, а не серьёзно помышляете о таком важном деле, — по-прежнему сердито отвечал Гилленкрук.
— Я вовсе не шучу! — оборвал его король.
В сумасбродной, «железной голове» короля-варяга, как его тогда называли некоторые, зароились дерзкие, безумные мечты о будущем, и поэтические, полные сурового очарования воспоминания о далёком, седом прошлом, и картины своего далёкого, сурового, но милого скандинавского севера, и этот вот, что расстилался перед его глазами, безбрежно, как океан, степного «сарматского» юга. Из этого седого прошлого выступают тени великанов сумрака, но сумрака славного, полного ярких личностей, громких дел, и эти великаны проходят перед ним, перед своим потомком, сумрачными рядами. И они, как и он, топтали своими ногами и копытами своих коней эти необозримые степи Сарматии, водя свои дружины вместе с ратями полян, курян, кривичей и дреговичей на половцев и печенегов. Они, старые конунги с варягами, бороздили своими лодками воды Днепра, по которым и он, их потомок, плавал уже и снова с весной поплывёт на юг, к Азии... А давно уже не бродили тут ноги варягов, отвыкли эти ноги от дальних походов, приросли подошвами к родной Скандинавии; а тем временем в течение столетий эта сарматская Русь выскользнула из варяжских рук и вон как ширится! Раскинулась и на восток, и на юг, и на запад, и на север, а теперь вон в лице этого великорослого коронованного дикаря протянула свою ненасытную руку и к Варяжскому морю... О! Никогда не бывать этому! Скандинавия проснулась, проснулись древние варяги вместе с своим конунгом, и горе сарматской Руси с её великорослым дикарём! С севера пахнуло стариной, и опять варяги приберут к своим рукам эту Русь, эту Московию-Сарматию, которая доселе «велика и обильна, а порядку в ней нет...» «Идите вновь, варяги, володеть и править нами...»
— А до Запорожской Сечи далеко ещё? — встрепенувшись вдруг, спросил «железная голова» Мазепу.
— Далеко, ваше величество, — по-прежнему о чём-то думая, отвечал Мазепа.
— Но не дальше Азии?
— Дальше, ваше величество.
И Мазепа опять о чём-то задумался, глядя в безбрежную даль. Не весело ему, да и давно уже ему не весело, а в последнее время чем-то безнадёжным пахнуло на него, и последние лепестки надежд на будущее, которые ещё оставались в душе его, словно листья дуба, свернулись от мороза и унесены куда-то холодным ветром. Он чувствовал, что его положение день ото дня становилось всё более безысходным. Сегодня прибыл в шведский стан его верный «джура» Демьянко — и сколько горького и тяжкого порассказал он! Демьянко всё сообщил, что происходило в той части Малороссии, которую покинул Мазепа, передавшись Карлу, и как скоро отреклась от него Малороссия! Один Батурин ещё держался несколько дней, но и тот москали взяли и разгромили. Взят был и верный Чечел, полковник над сердюками. Разгромлена вся столица Мазепы и сожжена, камня на камне не осталось. Как лютовали москали над роскошным дворцом гетмана, над всеми его пожитками и челядью! Гетманских любимцев — и громадного барана, и огромного «цапа», которые, бывало, своим единоборством развлекали старика и тешили дворцовую молодёжь, казачков да пахолков, — и барана, и козла москали середь гетманского двора изжарили на вертелах и тут же съели, запивая вином из гетманских погребов. Богатый сад Мазепы выломали, вытрощили всё в нём и протоптали московскими сапожищами все дороженьки, по которым когда-то хаживал Мазепа с Мотрёнькою, и на которых ещё остались следы её маленьких крошек, «ножек биленьких». Замела и эти дорогие следы проклятая Москва! «Жиночок и диточок», прислугу гетманскую, что оставалась в батуринском дворце и замке, в Сейм побросали и потопили.