Близ фарватера, у острова Высоцкий, неторопливо дрейфовала старенькая, салатного цвета лодка ПЭЛА, с двумя рыбаками на борту. Ночная охота на судака оказалось неудачной, и они, позевывая, пытались реабилитироваться, поймав хоть какую-нибудь рыбу. На передней банке со спиннингом в руках расположился полный блондин лет сорока. Выгоревшие на солнце прямые и растрепанные светлые волосы, чуть более темные усы и двухнедельная небритость — редактор петербургских «Новостей» телеканала «Федерация» Николай Полуверцев наслаждался последними днями отпуска, с грустью осознавая его стремительно приближающееся завершение. Только здесь, на берегу залива, в деревне Медянка, где находился рыбацкий дом его замечательного тестя, удавалось Николаю расслабиться и отдохнуть от бесконечно сосущего душу солитера самоуничижения. Небольшая должность, небольшая зарплата, неясные перспективы и много терзаний по этому поводу давали ему достаточно пищи.
Непростая жизнь привела Николая в Петербург из Алма-Аты. Он не бежал от политических потрясений разодранного на местечковые суверенитеты Союза, не стремился за длинным рублем или серьезной карьерой. Так уж вышло, что приключилась во вполне устоявшейся жизни алма-атинского телевизионщика, примерного семьянина, отца десятилетней дочери, большая страсть.
А страсть — это тяжелая болезнь с осложнениями. Она заманила его в город белых ночей, измучила и бросила, спокойно удалившись, постукивая каблучками и изящно покачивая красивыми бедрами. А Полуверцев остался у обочины беспаспортным бродягой, без жилья и работы и, главное, без понимания — зачем он все еще продолжает жить на свете.
Но Питер, который, по пословице, слез не вытер, оказался к нему милостив и подарил встречу со спасительницей, ставшей его надеждой и женой. Шаг за шагом, очень медленно Полуверцев начал приходить в себя, избавляясь от уныния и паралича воли.
Тесть, Владимир Николаевич, в свои шестьдесят с хвостиком сохранивший фигуру атлета, в старенькой дырявой тельняшке, рыбацком жилете и засаленных камуфляжных штанах устроился сзади, рядом с укрепленным на транце небольшим движком. Он принадлежал к тем редким людям, которых любят и уважают все, с кем их сводит судьба. Обаяние, мужественность и доброжелательное внимание к каждому не оставляли равнодушными не только нежные женские сердца, но и огрубевшие мужские. Занимавший в советской партийно-хозяйственной иерархии солидную должность, он в массовом послеперестроечном разворовывании не участвовал — похоже, помешали врожденное достоинство и брезгливость. Сейчас, несмотря на пенсионный возраст, он все еще продолжал трудиться. Рыбалка на протяжении многих лет являлась его отдушиной. Все выходные тесть проводил обычно на заливе и даже построил там специальный рыбацкий дом. Он пытался ловить на бортовую удочку, как всегда старательно и мастеровито делая проводки. Но сегодня явно не их день — рыба не клевала.
— Да, Владимир Николаевич, похоже, согрешили мы с вами — выпили ночью. А ведь до первой рыбки нельзя. Вот она и обиделась, — прервал долгое и вполне уютное для обоих молчание Николай, — Давайте, что ли, продолжим грешное дело — пока водка от жары не закипела.
— А что, собственно, нам может помешать? — ответствовал тесть, — Давай, Колька, — крути!
Водку из металлической фляжки набулькали в крышку от термоса. Из рюкзака извлекли пакет с бутербродами.
— Как говорят поляки, ясновельможные паны должны пичь, паличь и пердоличь, — с импровизированной рюмкой в руке Николаич произнес традиционные слова. — Нужно следовать вековой мудрости. Так что — твое здоровье, Николай Васильевич, и зато, чтобы лето не кончалось.
Он с удовольствием выпил и крякнул. Протянул крышку Николаю.
— Владимир Николаевич, ваше здоровье.
Присказку эту Николай уже слышал, как и перевод единственного непонятного слова «паличь» — по-польски — курить. Закусив, они, следуя польским рекомендациям, дружно закурили. И так стало хорошо и покойно, что даже отсутствие клева не могло нарушить гармонию в их душах. Легким ветерком, покрывшим мелкой рябью залив, лодку плавно влекло в сторону берега. Оставшимся позади фарватером проходил большой белый, очень чистенький финский пароход.
Владимир Николаевич приподнял не подававший признаков жизни спиннинг, пару раз резко взмахнул им, чтобы заглубить вяло тащившийся за лодкой воблер, а затем решительно принялся вращать ручку катушки, сматывая снасть: