Внутри у меня что-то кольнуло холодной иглой. Всё веселье сжалось в тугой узел в груди, когда я встретился взглядом с суровыми лицами незнакомцев. Они, кажется, рассматривали меня так, будто недовольны моим присутствием.
— Добрый вечер, Брюс Уэйн, — произнёс высокий мужчина, чьё внушительное присутствие сразу давало понять, что он при исполнении. Он уверенным движением достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение и продемонстрировал его мне на мгновение. — Я агент Дэвид Стоун, а это агент Мартин Эванс, Федеральное бюро расследований.
Отчеканив свою должность, он убрал значок обратно, и я заметил, как его сосредоточенный взгляд впился в моё лицо, словно оценивая мою реакцию на происходящее. Эванс, державшийся чуть позади, был пониже ростом, но тоже выглядел собранным и напряжённым. Внутри у меня мгновенно шевельнулась тревога: такого рода люди не появлялись без веской причины, тем более на школьном стадионе, да ещё прямо в момент нашей громкой победы.
— Что происходит? — спросил я негромко, чувствуя, как кровь начинает холодеть в жилах. События последних минут — победа в матче, кубок, ликование команды — вдруг начали казаться чем-то нереальным, меркнущим перед суровыми глазами этих двоих.
Агент Стоун помедлил, бросив осторожный взгляд на Эванса, и затем заговорил ровным, сдержанным тоном, в котором звучала доля сочувствия:
— Нам нужно, чтобы вы проехали с нами для опознания… опознания погибших. Сегодня ночью в ваш дом ворвались грабители. Нам очень жаль, Брюс: ваши родители… они были убиты.
Поначалу я даже не понял смысла его слов, будто они прозвучали на чужом языке. Но потом осознание хлынуло, как леденящий порыв ветра. Кубок, который я ещё держал в руке, выскользнул и с глухим стуком упал на землю. Мир вокруг будто исчез: ни стадиона, ни громких возгласов болельщиков — лишь зияющая пустота, в которой билось лишь моё бешено ускорившееся сердце.
— Что?.. — выдавил я, отчаянно пытаясь заставить мозг отвергнуть услышанное. Во рту пересохло, и горло словно сдавило обручем. — Что вы… сказали? Этого не может быть…
Агент Эванс приблизился на шаг, и в его голосе послышалось сочувствие:
— Брюс, поверьте, мне очень жаль. Но нам необходимо, чтобы вы подтвердили личности погибших.
Словно сквозь толщу воды я услышал, как тренер Мерфи вступает в разговор, бросаясь ко мне:
— Послушайте, он же подросток, он не может поехать один… Я еду с ним!
Тренера, казалось, захлестнули эмоции. Я чувствовал, как он смотрит то на меня, то на агентов, сам находясь в шоке и не зная, что делать. Но Стоун говорил сухо и официально:
— Простите, мистер Мерфи, но Брюс прошёл процедуру эмансипации. По закону он дееспособен. Мы, правда, понимаем ваше желание помочь, но… он должен ехать с нами один.
Я слушал эти слова, но почти не улавливал их смысла. Всё вокруг осталось за неким стеклянным барьером. Я видел всполохи света от прожекторов стадиона, слышал гул толпы вдалеке, но словно был отрезан от мира. Машинально я кивнул тренеру, полушёпотом произнеся:
— Всё нормально… Я… я поеду.
Ноги сами понесли меня за агентами. Мы пересекли поле, где ещё совсем недавно праздновалась триумфальная победа нашей команды. Теперь же никаких эмоций я не чувствовал — только холод, страх и нарастающую пустоту внутри. Впереди стоял чёрный автомобиль с тонированными стёклами. Агент Эванс открыл заднюю дверь, и я без всяких мыслей опустился на кожаное сиденье. Стоун сел рядом, а Эванс — за руль. Двери хлопнули, двигатель завёлся, и машина медленно рванулась с места.
Проезжая по тёмным улицам, я не смотрел в окно: всё моё сознание застряло в прошлом, в том тепле, которым был наполнен наш дом. Я вспоминал голоса родителей, их улыбки, обрывки фраз, случайные шутки. Казалось, я слышу мамин тихий смех, вижу, как отец отрывается от газеты, чтобы улыбнуться мне, когда я захожу на кухню. Эти картины мигали в сознании, как старые киноплёнки, и сердце сжимала страшная боль от понимания, что всё это уже прошлое.
Наконец автомобиль остановился у серого, неприветливого здания с тусклым светом на крыльце. От него веяло чем-то таким, что заставляло сердце учащённо биться. Морг. Холодное место, где останавливается время для тех, кто пересёк черту жизни. Эванс и Стоун вывели меня из машины, и мы прошли по длинному коридору с блеклыми стенами, кажущимися мёртвыми и пропахшими холодом.
Каждый мой шаг был тяжёлым, как будто к ногам привязали гири. Я слышал лишь собственное прерывистое дыхание и стук крови в ушах. В конце коридора нас ждал сотрудник морга, безучастным жестом указывавший, куда идти. Мы попали в просторный зал с рядами металлических столов, сверху било яркое, но холодное освещение, напоминающее о том, что здесь не место для жизни.