Но ни одного больного энергия не обделила. Она впивалась в грудь каждого. Заставляла просыпаться…
Кто-то получал дар вместе с энергией — Кодекс Первого Императора принял решение наградить многих, кто верно сражался в последние дни, кто всеми своими силами защищал город… и даже был готов погибнуть ради него.
Энергия из реликвии поможет больным быстро восстановиться. Тяжёлые раны она не залечит, но по крайней мере уберёт риск летального исхода.
Те, кто верой и правдой сражался за свою империю, должны жить.
Когда лучи энергии коснулись каждой койки. Кодекс Первого Императора перестал сиять. Он захлопнулся в моих руках.
Снова уснул… Он очень устал за сегодня, собственно, как и я сам. Тоже еле держусь на ногах, а глаза закрываются — клонит в сон.
Однако ещё не время. У меня много работы…
— Ваше Императорское Величество! — главный лекарь заметил, как меня шатает, и обернулся к помощникам. — Койку сюда!
Двое лекарей помладше сразу поднесли одну из больничных коек.
— Дмитрий Алексеевич, вам бы прилечь. Мы о вас позаботимся, — голос лекаря был успокаивающим, а предложение соблазнительным.
— Не стоит, — сухо ответил я. — Есть те, кто нуждается в помощи больше, чем я, — обернулся к Кутузову. — Пойдём в мой кабинет.
Однако стоило мне сделать два шага, как глаза заполонила чернота… Я рухнул.
Меня сразу подхватили и уложили на кровать. Я был в сознании, но совершенно без сил.
Вокруг поднялась паника.
— Найдите хоть какой-то целительский артефакт! Хоть что-то должно было остаться! — кричал главный лекарь на своих помощников.
Пожалуй, мне и правда стоит сначала восстановиться. Печально осознавать, но на данный момент у моих сил и воли есть предел. И я его достиг…
Но единственное, что радует — понимание, что до этого момента я всё делал правильно. Ведь когда меня положили на кровать, я услышал голос не только Кутузова, но Анастасии, Маргарет и Алины:
— Отдохните. Мы сами обо всём позаботимся.
— Всё будет хорошо.
Тогда я спокойно закрыл глаза. И провалился в безмятежность. Теперь можно и себе позволить отдохнуть.
Григория Романова охватила настоящая паника после произошедшего во дворце. Ещё вчера он всем сердцем желал штурма дворца. Хотел зайти туда, выполнить своё предназначение и быстро выйти. Получить, наконец, столь желанную власть!
А сейчас единственное, чему он радовался — что не оказался среди замороженных бойцов.
Цесаревич вместе с остатками своих людей — а их осталось всего человек пять — бежал из столицы куда подальше.
— Как можно было такое допустить? Как⁈ Надо было всего лишь к артефакту проникнуть! — кричал Григорий Романов. Его одолевала паника и злость. Эмоции искали выход, и он вымещал их на тех, кто остался рядом с ним.
— Прекратите кричать. Сейчас у нас всех незавидное положение, — впервые гвардейцы начали ему возражать.
— Да вы хоть знаете, с кем разговариваете? — выпалил Григорий Романов. — Да я вас!..
— Вы — человек, по колено застрявший в дерьме, — прорычал Сорокин Николай — старший из оставшихся в живых гвардейцев.
Григорий Романов вместе с остальными находился в канализации. Здесь всё было заполнено отходами и фекалиями. Цесаревичу доставало до груди, так что Сорокин ещё приуменьшил.
Это был единственный способ незаметно выбраться из города. А вместе с продвижением по канализации Григорий Романов терял и своё достоинство… Сейчас от него остался лишь пустой гонор, и больше ничего.
Положение было ужасным. Пришлось прорываться с боем, в ходе которого и погибло большинство гвардейцев, приставленных к Григорию.
Связи не было, а потому с союзниками связаться тоже было невозможно.
Из тысячи людей, бывших у Григория Романова, осталась эта пятерка. Положение незавидное… И осознание этого только разогревало тревогу и ярость в груди наследника.
— Ненавижу! Всех их ненавижу! Не младший брат, а настоящий урод! Чтоб он заживо сгнил!!! — Григорий Романов кричал всё, что только приходило на ум.
Но это не помогало успокоиться… О спокойствии теперь можно было только мечтать.
Хоть Григорий Романов и кричал о ненависти, вслух он не мог признаться, что просто боится. Ему было невероятно страшно за свою жизнь.
Ему уже не надо ничего: ни трона, ни денег, ни власти. Сейчас он просто хотел жить… Он очень жалел, что пошёл против своего младшего брата, хотя не мог набраться смелости произнести это вслух.
Внезапно впереди Григорий Романов увидел просвет.