– Я в этом платье просто уродина, – смущенно прошептала она.
– Ничто не может превратить вас в уродину, – тихо произнес он в ответ.
По ее губам скользнула мимолетная улыбка, и она снова уставилась на огонь. Их взгляды опять встретились, лишь когда им подали вино и они сделали первый глоток. Вино было щедро сдобрено пряностями, а пожилая служанка, похоже, не доверяла качеству городской воды, потому что подогрела вино, не разбавляя его. В желудке у Андрея вспыхнул мощный, как солнце, жар. Он осторожно поставил кубок.
– Так что вы хотите рассказать мне? – спросил он. Она никак не могла начать и теребила шнуровку корсета.
– Мой отец умер два года назад, – наконец нерешительно приступила она к повествованию. – До того момента я жила в уверенности, что моя мать умерла от болезни, когда я была еще младенцем. Но отец сообщил мне на смертном одре, что это неправда. – Неожиданно ее глаза наполнились слезами. – Понимаете… он так сильно меня любил, что не хотел, чтобы я посвятила свою жизнь попытке раскрыть тайну ее смерти. Вот почему он лгал мне – из любви.
Андрей откашлялся. Ей нужно было дать время прийти в себя. Краем глаза Андрей заметил, что исповедник поднял голову и посмотрел на них, но затем снова углубился в лежавшую перед ним Библию.
– Вы протестант или католик? – вдруг спросила Ярмила. Андрей пожал плечами.
– Совершенно не интересуюсь вопросами конфессий.
– Вы должны принять какую-нибудь сторону.
– В отношении вас?
– В отношении Бога.
– Вы действительно считаете, что Бог интересуется вопросами конфессий?
– Члены моей семьи всегда были католиками, – тихо продолжила Ярмила. – Но после того, что поведал мне отец, моя мать начала считать так же, как и вы. Мы потеряли почти все, что имели, но во всем крае к северо-востоку от Праги нашу семью уважали. Моя мать воспользовалась этим, чтобы добиваться взаимопонимания между католиками и протестантами. Она убедила многих городских дам присоединиться к ее планам и стала путешествовать вместе с ними по всем известным монастырям, чтобы говорить с приорами и аббатами и умолять их защитить семьи, оказавшиеся в нужде. Прежде всего она беспокоилась о детях, чьи родители умерли или были убиты. Отец сказал мне, что она всегда объясняла: дети не принадлежат ни к какой конфессии и, следовательно, не могут быть еретиками, а их души чисты и невинны, ведь такими их создал Господь.
Андрей почувствовал, что она задела чувствительные струны его души. Он постарался подавить боль, разбуженную ее словами. Души детей чисты, невинны и полны могучей любви к тем, кто в них нуждается. Никто не мог сильнее почувствовать эту власть любви, чем тот, кто потерял всех, кто в нем нуждался. Он посмотрел в ее полные слез глаза, и в носу у него защипало. В том, что касается судьбы, они были похожи: все, кого они когда-то любили, умерли. – Однажды осенью моя мама не вернулась, – продолжила Ярмила. – Это случилось в тот год, когда в Париже произошло ужасное массовое убийство гугенотов. Она отправилась в путь почти с дюжиной других дам. Некоторые из них путешествовали с детьми, собственными или сиротами, взятыми на воспитание. Мой отец ждал их возвращения почти до самого Рождества, а когда они не вернулись, понял: с ними что-то случилось. Думаю, я тогда была еще слишком мала – мне еще и года не исполнилось, – но отец сказал, что я тоже ждала маму. Когда пришла весна и дороги подсохли, отец отправился искать ее. Но он не нашел ничего – . ни единого следа, никаких слухов, совсем ничего ни о ней, ни о других женщинах. По правде говоря, моя матушка словно исчезла. Она пропала двадцать лет назад, и… и…
Ярмила сжалась и громко всхлипнула. Андрей попытался что-нибудь сказать, несмотря на боль в горле, но не смог издать ни звука. Он протянул руку, чтобы погладить ее по плечу, но не осмелился. Неожиданно она не глядя схватила его руку мокрыми от слез пальцами и сжала ее.
Исповедник оторвал взгляд от книги и посмотрел на них. Андрей скорчил приличествующую случаю мину и пожал плечами. Священник никак не отреагировал, но и не продолжил свое занятие. Он наблюдал за ними из своего угла в противоположном конце зала, но не произнес ни единого слова сочувствия или хотя бы понимания. Андрей ощутил, как из глубин его естества поднимается презрение к этому чопорному святоше.
– Уже двадцать лет… – всхлипывала Ярмила. – А вот теперь я узнаю о вас и вашей истории, этой кошмарной истории о том, как вы потеряли своих родителей. И тогда я… и я подумала… и я сказала себе…
– И теперь вы считаете, что моя история – разгадка вашей… что это были ваша матушка и ее свита, смерть которых мне довелось увидеть и за которыми последовали мои собственные отец и мать.