– Чертов туман, – наконец прошептал он, нарушив мертвую тишину.
– Полностью с вами согласен, – откликнулся чей-то голос.
Киприан резко обернулся. Как обычно, он не взял с собой никакого оружия. Руки его сжались в кулаки. Из-за излучины извилистого русла ручья выглядывало бледное лицо, на котором красные щеки и замерзший нос казались нарисованными.
– Я проследил за вами, – признался молодой человек. – Вы мне показались человеком, знающим, что делать, а я, честно говоря, опытен только в том плане, как быстрее скрыться от городских стражей.
Киприан уставился на него, не понимая. Парень пожал узкими плечами.
– К тому же вы вели себя так, будто готовы были потратить всю жизнь только на то, чтобы обойти караулы.
– Вы либо нищий, либо вор, – пробормотал наконец Киприан.
– Малыш Андрей когда-то был им. А вы ведь шпион, верно?
– Я все то, чем малыш Киприан никогда не хотел быть, – ответил Киприан.
Мужчины внимательно посмотрели друг на друга. Киприан мысленно обругал себя за то, что побеспокоился лишь о том, чтобы не быть обнаруженным, вместо того чтобы попытаться обнаружить того, кто крался за ним. За худым лицом Андрея, казалось, скрывалось нечто большее, чем просто желание напутать попутчика. Киприан шумно выдохнул.
– Ладно, идемте, – процедил он сквозь зубы.
Андрей фон Лангенфель пополз рядом с ним. Он старался, чтобы его голова не показывалась над склонами ручья. Когда он прижимался к холодной земле рядом с Киприаном, тот заметил, что он точно так же вспотел, как и он сам, и улыбка заиграла на его губах.
– Моя мама всегда предупреждала меня, чтобы я не играл в снегу, когда вспотею, – заявил он.
– Моя бы тоже так сказала, – откликнулся Андрей, но на улыбку не ответил и отвел глаза.
– Что вы здесь потеряли?
– Я уже говорил: Ярка ищет следы своей матери. У меня есть причины предполагать, что она умерла здесь, в этом монастыре.
– В этих Богом забытых развалинах?
Андрей выглянул из-за края обрыва и снова втянул голову. На его лице ходили желваки. Он покосился на Киприана.
– Тут все так изменилось с тех пор, как я был здесь в прошлый раз.
– Вам уже доводилось бывать здесь?
– В детстве. Когда здесь еще не было проказы. Когда еще в арке были ворота.
– Со своей матерью?
Андрей замер. Киприан удивился, как сильно он сжался. Глаза Андрея бегали.
– Что?
– Один человек научил меня обращать внимание на определенные вещи. Я ведь не ошибся?
– Для этого человека вы тут шпионите?
Киприан слабо улыбнулся.
– Что вы здесь ищете, Киприан?
– А что произошло здесь с вашей матерью? И с матерью Ярки? Ее полное имя ведь Ярмила, верно? Но вы зовете ее Ярка.
– Я знаю, что вам здесь нужно, – неожиданно сказал Андрей.
– А именно?
– Я знаю типов вроде вас. Мой отец искал здесь то же самое, что и вы. Но нашел только смерть.
Киприан очень медленно произнес:
– Думаю, нам бы надо поговорить начистоту.
– Сначала вы.
Киприан поднял руку. Его взгляд метнулся в сторону.
– Что…
– А ну тихо! – прошипел Киприан.
Андрей еще сильнее вжался в склон. Он посмотрел туда же, куда и Киприан, а тот поднял голову осторожно, как разведчик, осматривающий каждую щель в воюющем городе. Развалины лежали перед ними – такие же мертвые и равнодушные, как и раньше. Андрей подполз к нему и поднялся повыше. Когда Киприан уже начал думать, что ошибся, он снова услышал это – шорох и царапанье. Звук стих, и тут же что-то захрипело. Киприану стало не по себе, когда он понял, что хрипы издает человек. Неожиданно в дыре, служащей теперь новыми воротами, выпрямилась высокая фигура. Она была одета в порванную черную рясу с капюшоном, прикрывающим голову.
У Андрея заклокотало в горле, и Киприан тут же накрыл его руку своей широкой ладонью. Его попутчик царапал полузамерзшую землю, сжимая пальцы в кулак. Черная фигура впереди раскачивалась из стороны в сторону, не снимая капюшона, похожая на змею, почуявшую запах добычи.
Киприан скользнул вниз, за край обрыва, и потянул за собой Андрея. Сердце его чуть не выпрыгнуло из груди, и он вдруг почувствовал холод и сырость земли, на которой лежал. Прежде чем броситься в укрытие, ему удалось взглянуть в лицо под капюшоном.
Он заметил нечто, не имеющее ничего человеческого, а в двух глазницах подрагивало что-то, впитавшее в себя боль, ненависть и одиночество всего рода людского.