Что же ей остается делать?
Мужчина, которого она любит, предпочел ее любви какие-то непонятные обязательства перед своим дядей; и, даже если эти обязательства однажды не будут мешать их любви, остается еще тот факт, что Агнесс повела себя так, будто це любит его больше, и отвергла его. Очевидно, именно так он ее и понял. Иначе почему не дает о себе знать?
Мужчину, за которого она должна выйти замуж и провести с ним всю свою жизнь, она не переносила. Что бы он ни испытывал к ней, все его чувства казались ей продажными, и даже если они были искренними, они все равно были испорчены отвращением, с которым она замечала их. Он организовал избиение Киприана, а когда оказался в дураках, то решил позаботиться с помощью своих друзей о том, чтобы Киприан сгнил в тюрьме. Что же он сотворит с ней, если она попытается перейти ему дорогу? Например, если откажет ему в первую брачную ночь? Станет ли бить ее, пока она не сдастся? Или и здесь призовет кого-нибудь на помощь? Отбросит ли в тот же день принужденную обходительность и достоинство, с которыми обращался с ней с момента их приезда в Прагу, и наутро потребует у своих тестя и тещи, чтобы они образумили свою дочь?
Она вздрогнула.
– Тебе холодно, любовь моя? Где эти бездельники? Пусть, черт побери, затопят камин!
Что она могла сделать? Устроить скандал в церкви во время венчания, ответив: «Не согласна!» на вопрос священника? Следствием такого поступка будет возвращение в родительский дом, пока отец с матерью не решатся наконец закрыть ее от остального мира в каком-нибудь монастыре. Одна тюрьма за другой плюс разбитое сердце ее отца.
«Ну почему ты отказался убежать вместе со мной, Киприан? – подумала она. – В тот день возле ворот Кэрнтнертор мы должны были просто взяться за руки и уехать из города, вместо того чтобы прислушиваться к здравому смыслу и откладывать побег на следующий день. И если бы в пути мы проголодались, то проголодались бы вместе Если бы нам не удалось нигде устроиться, мы бы по крайней мере знали, что пытались сделать это вместе. У нас ведь был шанс, но мы им не воспользовались».
Что же ей было делать?
– Да, – сказала она и, почувствовав общее замешательство, обернулась.
Себастьян и ее мать обменялись многозначительными взглядами.
– Что ты спросил, Себастьян? – выдавила она из себя.
– Ничего, любовь моя.
Неожиданно Агнесс поняла, что может предпринять. Решение возникло внутри нее самой, более того, оно все время находилось у нее под носом, и только сейчас, когда в ней что-то сдвинулось, она сумела разглядеть его. Или оно появилось, когда она неожиданно вспомнила, как ее отец и оба Вилфинга разговаривали о новых сделках пару дней тому назад?
– Прошу прощения, я задумалась, – проговорила она и улыбнулась так мило, что ее жених непроизвольно улыбнулся ей в ответ. – На улице и правда чудесно. Такое впечатление, что нам открыт весь мир, и больше всего хочется выбежать наружу, прямо в этот мир, и бежать, не останавливаясь, пока не достигнешь его конца.
Лицо Себастьяна Вилфинга выражало изумление, недоверие и надежду на счастье любви. Его голос перестал ему подчиняться.
– Да, – пискнул он. – Ай-и-и!
13
Человек горел. Должно быть, именно так горел Иуда Искариот, когда с мешочком, полным серебряных монет, бежал в храм к саддукеям, отчаянно надеясь, что сможет повернуть вспять все то, что натворил. Иуда Искариот потерпел неудачу. Мельхиор Хлесль спрашивал себя, должен ли он желать, чтобы то же случилось и с сидящим перед ним человеком. Он говорил по-латыни с испанским акцентом, резко произнося согласные. Стекла его очков были так заляпаны грязью, что его огромные глаза за ними казались мутными, будто больными катарактой. Однако епископ подозревал, что этот мужчина мог прекрасно видеть, даже не замечая пятен грязи: такой взгляд, как у него, словно проходил сквозь стены.