– Будь осторожен, – прошептал Киприан в закрытую дверь, развернулся и пошел прочь.
12
После того как Киприан ушел, епископ Хлесль еще долго в задумчивости смотрел на закрывшуюся дверь. Потом он вынул из кожаной папки много раз очищенный от надписей пергамент и расправил его. В узком деревянном ящичке лежал кусочек угля с заостренными краями размером с ноготь. Епископ Хлесль начал рисовать: пустой круг в середине листка; потом еще три круга меньшего размера, которые, казалось, кружили над пустым кругом подобно воронам. В кругу он нацарапал инициалы, а рядом с ними – нечто, напоминающее шапочку духовного лица. Поупражняйся епископ немного в свое время – и смог бы зарабатывать себе на жизнь рисовальщиком у Джузеппе Арчимбольдо, до недавнего времени работавшего при дворе кайзера.
Под кругом, в стороне от трех малых кругов, он нарисовал еще два круга. На лице епископа блуждала легкая улыбка, когда он чертил на одном кружке большой крючковатый нос, а на другом – ежик коротко остриженных волос. Уголь скользил по пергаменту, царапал и скребся в тишине и не замеченной епископом сгустившейся темноте комнаты. Возле этих двух кружков появился третий; после недолгих колебаний Хлесль нарисовал в его центре букву А. После этого от большого пустого крута ко всем остальным кружкам побежали линии; три кружка оказались соединены одной линией, так же как и кружки, обозначавшие самого епископа и Киприана.
Далеко в стороне появился еще один кружок, обозначавший Хлеслей. От одного из кружков с изображением шапочки пунктирная линия вела к совершенно новому кругу, в котором появился вопросительный знак.
Епископ Хлесль откинулся на спинку кресла. Пустой круг в центре выглядел так, словно обладал тысячью щупалец, проползших в меньшие круги, и теперь большой круг подтаскивал к себе свои жертвы. Нерешительно Хлесль окружил центральный круг пунктирной линией – пограничной полосой, чьи нечеткие очертания, казалось, указывали на то, что его создатель знал о нем меньше, чем обо всех остальных.
Наконец, соединительная линия связала круги, обозначавшие Агнесс и Киприана. Затем епископ, поколебавшись, стер ее пальцем. Ее все еще можно было разглядеть – тень, которая устояла и при повторной попытке уничтожить ее. Епископ Хлесль усмехнулся и покачал головой. Потом огляделся, будто только сейчас заметил, как темно в его комнате. Он взял листок, поднес к окну, положил на подоконник, отошел назад и посмотрел на него. Его бровь снова поползла вверх.
С расстояния в пару шагов становилось ясно, что одна из линий, шедших от центрального круга к маленьким кружкам, была толще других.
Вторая бровь епископа Хлесля медленно поползла вверх, а глаза сузились. Он поднял правую руку и стал рассматривать ее, глядя на угольную пыль на кончиках большого, указательного и среднего пальцев, будто ища доказательства того, что его рукой водила некая невидимая сила. Наконец он задумчиво вытер руку о сутану и снова взглянул на схему.
Самой толстой была линия, ведущая к Агнесс Вигант.
Епископ Хлесль осторожно поднял чертеж, отнес его к горящему камину, положил в огонь и смотрел, как он исчезает. Последний клочок обуглившегося пергамента взметнулся вверх, рассыпался и превратился в пепел.
Затем епископ позвонил, вызывая слугу. Больше он не улыбался.
13
Когда затих гонг, призывающий к следующей после заутрени службе, отец Ксавье уже два часа лежал без сна. Он не слышал ни одного звука, доносившегося из спальни монахов, и лишь благодаря многолетней привычке разобрал призыв к молитве. Глаза у него были открыты, но он не заметил, как через большое сводчатое окно в помещение вполз рассвет, а уже заметная осенняя прохлада, которая сильнее всего ощущается за час до рассвета, задувала из треснувшего окна. Отец Ксавье остался один в одноместной келье, что способствовало большей концентрации мысли: с тех пор как семь дней назад прибыл в Прагу, он пытался дать ответ на один вопрос.
Вокруг него поднимались монахи Бревнова: некоторые радостно приветствовали начало нового дня, но большинство охали и стонали, как будто затухающая жизнь развалин, в которые превратился их монастырь со времен Гуситских войн, пробралась в их кости и лишила прежней силы, превратив в гнилые обрубки.
Отец Ксавье спустил ноги с нар, кивнул бенедиктинцам, придал себе скромный и сдержанный вид, приличествующий члену другого ордена, принятому в качестве гостя, и в хвосте небольшой группы монахов вышел, шаркая, из спальни. Служба после заутрени даст ему еще одну возможность подумать над своим вопросом, хотя в основном он уже ответил на него.