Горничная засопела и зачмокала во сне. Агнесс прислушалась к потрескиванию деревянных перекрытий, начавшемуся, когда неверное тепло внутри дома начало сдавать позиции февральской стуже; к пощелкиванию жуков-древоточцев в балках; к приглушенным звукам, говорившим ей, что еще не все обитатели дома спят.
Стук сердца Агнесс, казалось, усилился, когда она медленно выпрямилась в постели. Она никогда не отдавала себе отчета в том, как громко скрипит кровать, если не лежать на ней неподвижно. Ровное дыхание горничной неожиданно прервалось, и Агнесс замерла, не решаясь даже сглотнуть. Женщина начала похрапывать. Агнесс спустила ноги с кровати и стала на ощупь искать туфли. Лишь когда холодная кожа обхватила ее ноги и все тело покрылось мурашками, Агнесс рискнула снова вздохнуть. Стук сердца гулко отдавался у нее в ушах.
Девушка встала с кровати – деревянный пол заскрипел. Она чуть не разрыдалась от напряжения. Путь к двери занял целую вечность и к тому же был полон неприятных сюрпризов: неровностей, о которые она спотыкалась, плохо закрепленных и потому скрипевших половиц, полостей под паркетом, из-за которых даже шаги кошачьих лапок стали бы слышны во всем доме. Когда Агнесс дошла до двери, она уже не ощущала холода комнаты, щеки у нее горели. Сантиметр за сантиметром она осторожно отодвинула дверь, в ужасе закрывая глаза при каждом треске и скрипе, и очень удивилась, когда обнаружила, что сумела дойти до лестницы, никого не разбудив.»
На верхней площадке лестницы коптил голубой огонек светильника, заполненного рыбьим жиром, и, скорее всего должен был погаснуть через четверть часа; незадолго до этого к нему, шаркая ногами, подойдет полусонный слуга чтобы долить жира, и обожжет себе пальцы. Господа Вигант и Вилфинг готовы были платить за снижение риска сломать себе шею на просторной лестнице во время ночного похода в уборную. На площадке лестницы второго этажа горел еще один светильник, а третий находился на первом этаже. Агнесс стала спускаться, как можно осторожнее нащупывая ногой ступеньки.
Входная дверь была двустворчатой и могла долго выдерживать атаки турок. Дерева почти не было видно под многочисленными железными гвоздями; запиралась она на кучу стальных полос, крючков и металлических задвижек, и на вырученные от их изготовления деньги кузнец мог целый год содержать всю свою семью: себя, жену, детишек и даже бездельника шурина. Агнесс схватилась было за засов, но затем остановилась. Она внезапно поняла, что, если она сейчас выйдет на улицу, чему-то придет конец – чему-то, что начало клониться к закату, когда они с Киприаном расстались у ворот Кэрнтнертор. Прошедшие с тех пор месяцы были лишь отсрочкой неизбежного. Вместе с тем сейчас начнется нечто новое. Ее руки ослабели, как у предателя, сидящего в каждом из нас и только ждущего подходящего момента, чтобы сообщить о себе, вылезти наружу и спросить: «Неужели так необходимо ставить на карту комфорт, огромный дом, богатого супруга, обеспеченное будущее? И ради чего? Кроме того, снаружи холодно, на тебе почти ничего не надето, и ты просто замерзнешь до смерти, не говоря уже о ночной страже, которая непременно появится именно тогда, когда ты будешь бежать по улице в одной рубашке. И только представь себе этот скандал в семье, которую ты до ceго дня награждала за их расположение плохим настроением, молчаливостью, приступами упрямства и постоянно угрюмым выражением лица».
Агнесс неожиданно поняла: что бы она ни сделала, это приведет к катастрофе, а единственно верный поступок – вернуться в постель и всю ночь повторять себе: «Я-не-знаю-никакого-Киприана-Хлесля-я-не-знаю-никакого-Киприана-Хлесля…»